– Он далеко.
– Но он видел тебя и во сне. И высокие храмы.
– Высокие храмы?
– Да, чудеснее храмов Египта. Я ухожу. Ты остаешься одна. Остерегайся их воинов. Ведь ты не старый жрец, тебе не поможет и перстень, – и он пошел по дороге, ведущей к роще.
Глядя на гору Гюхту, она прошептала:
– О боги. То великое созидание, что возложено на меня, так тяжело мне. Кто меня услышит? Друг мой, далекий друг мой, как мне тебя найти?
Мне холодно на земле без тебя.
Что у меня под ногами?
Не пугайся, тропой спускаясь к мраку,
бездонна бездна.
Где ты… я руку протяну,
будущий друг мой,
сквозь тьму обид и столетий,
Ты слышишь?
Я ощупью ищу тебя по темным тихим городам.
Она встала на ступень дороги процессий.
Как холодно, друг мой,
Где же рука твоя?
Ветер перехватил дыхание. Куда идти? Где огонь?
Поднялась еще на ступень.
И вдруг увидела:
Темный город как замер.
Я ощупью ищу тебя,
Я ощупью ищу…
Ты знаешь, когда я иду по темному городу и вдруг в окне огонь, мне кажется, что это ты ждешь меня, мои шаги звучат одиноко и гулко.
Я ищу тебя.
Ты истина моя и боль.
Все, что спрятано за моими ошибками, делами (профессор вдруг во сне сбросил все ненужное, как бумаги со стола) – может это тоска по тебе.
Ты истина моя и боль.
Я ощупью ищу тебя
по темным тихим городам.
Я ощупью ищу…
Улицы, улицы… Я хочу вспомнить, где твой дом, хочу хоть во сне проникнуть в твои мысли… Мне надо быть с тобой, ощутить твое дыханье и услышать, что у тебя на душе… Мне надо знать, как сейчас светит в твоей комнате лампа, о чем ты думаешь. Это и есть любовь… или боль? Я хочу увидеть, что ты делаешь, я хочу войти в дом твой, слиться с твоими чувствами. Я ищу тебя, где дом твой… и во сне. Я никак не могу представить, где он, мне надо туда, мне очень надо, слышите… Темные улицы с высокими домами, извилистые, и я куда-то еду… на такси, да, наверное, на такси, мне надо скорей… Туда… а таксист не понимает, где это… Скорее, пожалуйста! Мы завернули – высокие, ночные стены домов, не там, еще поворот, и вот, наконец, где-то здесь, это где-то рядом.
Я вбегаю, это выход из метро или храм. А стены вдруг раздвигаются, поднимаются в колонны, бесконечно высокие своды… А впереди раскрываются двери и… ночной широкий простор, огни, шоссе, машины, и где-то там еле видные дома… Там? Такой раздирающе прекрасный простор… И разрастается в храме музыка. Мне кажется, я умру, так прекрасно и больно. Она бесконечная, высокая, горячая… Это Бетховен или что-то другое. Она в огнях, в храме, который раскрывается в звездное небо. У меня внутри все сжимается и рвется вверх. Это так красиво, что нестерпимо больно.
Огни. Сейчас я войду?
Что это?
И с той страстью, с которой создавалось на земле все великое от храмов до песен, она протянула руки.
Живущие после, вы слышите?
Он выше пирамид, он как стремленье… Храм.
Друг мой, добрый друг мой, будь же ты благословен за то, что ты будешь.
И это казалась такая любовь, которая может оживить камни. И она поднималась по ступеням процессий и встала за колонну. Подобрала свое голубое платье. Она хотела увидеть. Сначала услышала шорох… Шорох тысячелетий. Он шелестел ветром. А потом были люди. Разные. Иногда женщины, одетые в платья, но иногда в чем-то ином. Они шли и смотрели. И высокий собор летел своими арками в небо. Когда же это будет, и век пройдет, и еще тысяча лет, и еще век…
Это просто, как встать на другую ступень.
Я помню, что именно это чувство охватило меня.
Встреча тысячелетия прошла в треске петард и вкусе шампанского.
Вход в третье тысячелетие.
Это рубеж.
Наш поцелуй тоже рубеж. Тот, на мосту над Невой под взглядом сфинкса. И еще один, тоже река и шпили готического собора вдали.
Я сейчас так ясно помню.
Ты подняла запотевший стакан, отпила глоток.
– Что ты так на меня смотришь?
Ветер нес запах вина, готики и солнечной пыли. Как хорошо я его помню. И эту твою улыбку. Столик стоял на площади. Слышалась разноязычная речь: англичане, немцы, японцы. На лицах – веселая беспечность. Компания немцев чему-то шумно радовалась, японцы снимались на видеокамеру. За соседним столиком двое молодых людей и девушка оживленно разговаривали, и солнце заливало тепло-золотистым светом их и шпили готического собора, твое смеющееся лицо, золотые круглые серьги блестели.
– Изольда, что у тебя за серьги?
– Ты только сейчас заметил? Я их специально для тебя надела. Они похожи на твои минойские древности.
– В самом деле. Я так рад тебя видеть. Я уже боялся, что мы опять можем не встретиться. Мне иногда даже снится, будто я ищу тебя по каким-то темным, тихим городам.
– Не надо сейчас об этом. Мы давно не виделись, сегодня мне хочется смеяться. Тосковать будем потом. Лучше, Александр, попробуй темное пиво.
– Надеюсь, оно вам понравится, у него особый вкус, – улыбнулся мне официант, поставив передо мной высокий стакан с пеной.
– У вас интересный акцент. Откуда вы?
– Далеко отсюда. Из Москвы.
– Да, профессор из дальнего города, – сказала и ты с улыбкой.
– Приезжайте еще.
– Веселый человек. Пока я тебя ждал, Изольда, и казалось, так долго, я зашел в собор. И завороженный витражом, не заметил, как прошло время.
– А мне бы хотелось снова увидеть ваши храмы. Услышать это дивное хоровое пение.
– Так приезжай.
– Ты же знаешь, это сложно и далеко.
– Не так уж, если вчера мы чуть не дошли до Рима.
Ты расхохоталась так, что молодые люди за соседним столиком с интересом взглянули на нас.
– Не шокируй молодежь.
– Мы их не шокируем, мы их радуем.
– Как тогда на мосту или в парке?
– Не вгоняй меня в краску. Но, в самом деле, надо же умудриться заблудиться в парке.
Это был странный парк, по которому, не замечая дороги, мы бродили накануне: холмы, пруды, запутанные тропки. И именно там возникло это чувство: завороженно летело, падая, сердце, и хотелось опуститься в глубину жизни или подняться, потому что все мы не пешеходы, а пловцы. Мы затерялись и оказались наконец вместе, наедине друг с другом, а в то же время кругом было много народу, на лавочке сидела молодая пара в джинсах. Но нам в тот миг ничто уже не мешало. Ты остановилась под липой.
