Закрыла глаза. Нет. Это было то, о чем даже сейчас, пройдя через черный ужас, она боялась подумать. Когда разомкнула веки – перед ней снова была аллея процессий и за колоннами виднелась гора Гюхта.
Кто та девушка с ее горькой красотой? Пророчица, наложница, принцесса? Что ждет ее?
Кто ты?
И в памяти смертных и ты не будешь жить?
Неужели и о тебе, и о нас они не вспомнят?
Она прислонилась к колонне. Стена тут закоптилась от пожара, а раньше виднелась искусно нарисованная красивая жрица с ритоном в руках. Здесь была радость и такая боль. Все забудется? О нас исчезнет даже память?
Это страшней чем смерть и суд богов, чем быть наложницей и пленницей, чем дар пророчицы… Неужели они о нас не вспомнят? Как мне позвать вас? Что мне делать? И музыка долгая и чистая… И по плитам шаги длинноодежных троянок.
За Тавридой, краем неистовых тавров, на краю людской ойкумены, где холод нисходит на землю, кто-то о нас вспомнит.
Жрец дотронулся рукой до ее плеча и она очнулась.
– Ты так бледна.
Наверное, он сейчас спросит о дворце и о том, что там случилось. Но он только подумал «Твои пути ведомы тебе, я не знаю, зачем ты к нему ходила. У него – наложницы и царица. Кто ты ему?» Она хотела ответить на этот немой вопрос, что был во взгляде жреца, но вдруг произнесла совсем другое:
– Послушай, жрец, есть что-то еще страшнее. Я сейчас видела. Это… забвенье.
Жрец опустил голову.
– Прости меня. Не мне тебя осуждать, светлая жрица, ты свободна. Но я боюсь за тебя. Иным пропитаны сейчас стены во дворце.
– О чем ты?
– Быть там наложницей или царицей, все страшно. Ты так бледна. Пойдем в наши горы, там легкий воздух. Пойдем, ты поговоришь там с одним человеком. Я ему верю, и тебе многое станет понятно.
На лужайке в горах трава была пышней, чем в долине у Кносса. Деревья тихо шелестели. Здесь временами казалось, что все, как прежде. Она удивилась, увидев перед пещерой свою дочь и ахейца. Гнев вспыхнул в ее измученных глазах. Это был тот самый купец в египетском щегольском переднике, которого она заметила раньше в священной роще пировавшим с воинами. Сейчас он сидел на корточках у ручья и мыл в нем их сосуд, а ее дочь весело расставляла на солнышке мокрые блестевшие чаши, пифосы, ритоны.
– Откуда они у вас? – спросила она у жреца, но ей весело ответила ее дочка.
– Мы рассказали купцу, где они лежали в долине. Мы сами тоже бегали туда, но там все завалено камнями. А купец взял двух воинов, и они это раскопали. Представляешь, мама, чаши упали между двух глыб и не разбились, только были забросаны мусором. Но сейчас мы их отчистили.
Она прошептала жрецу:
– Зачем ты указал им место, где была вилла? Они и так у нас все отнимают.
Жрец также шепотом ответил:
– Подожди гневаться. Лучше поговори сначала с ним. Все они скрывают свое зло и свои тайны, а он с нами искренен.
– Как быстро ты научился лукавить, мудрый жрец. Хорошо, я поговорю с ним. Но дочь моя… Детка, сходи-ка, приготовь нам в пещере лепешки.
– Но мама, мы здесь так весело играем.
– Сходи, малыш, – девочка с неудовольствием встала и пошла по тропинке. Купец улыбнулся ей вслед, и стало заметно, что улыбка у него открытая.
– Большая честь для меня видеть одну из прекраснейших и мудрых дочерей Крита.
– Красота наша в прошлом.
– О нет. Я много объездил земель и много видел дев и жен, доезжал и до края света, где живут тавры и скифы, но с вами никто не сравнится. Ты, наверное, не помнишь меня, а я тебя помню. И много о тебе слышал.
«Слова твои хороши, а что у тебя на сердце?» – подумала она, садясь на траву и только тут заметив, что еще держит в руках лилии. Удивившись самой себе, не понимая, зачем так долго несла их, она опустила их в ручей. Купец взглянул на увядшие цветы в светлой струящейся воде.
– Боюсь, ты еще не веришь мне, прекрасная дочь Крита. Но ведь и между нами есть что-то общее. И некоторые из нас любят то же, что и вы, например, цветы и песни.
И он проговорил нараспев:
Много нежных цветов в Египте
горячих много и страстных песен.
Разреши, я поставлю эти цветы в ваш чудный сосуд. Им не пристало лежать в ручье, – и словно не замечая ее пристального взгляда, он бережно поставил их в кувшин, на стенках которого тоже вились нарисованные лилии.
– Ты не доверяешь мне не только потому, что я ахеец, но и потому, что я купец? Но чтобы хорошо торговать, я должен понимать толк в украшениях, в сосудах. Даже наш царь, он великий воин, и кто видел его в бою или в играх с быком, может быть мне и не поверит, но я знаю, что он особенно любит именно такие лилии. Он приказал разводить их в садах.
Она пыталась прочитать на его лице презрение или лукавство. Но нет, только в уголках губ была улыбка.
«Да, ты вправду, наверное, хитроумен, удачлив и многое знаешь или догадываешься. Или мне кажется, что эта ночь, как клеймо и смятенье, как позорное платье, видна на мне».
Купец продолжал:
– Царь наш собирает не только цветы, но и вазы и разрешил увезти их в наши города.
Она обернулась к жрецу.
– И ты не помешаешь им увезти наши вазы?
Купец удивленно посмотрел на нее.
– Раньше вы охотно их нам продавали. Я хорошо за них плачу, а многие ваши ремесленники еще живы, и они голодны.
– Раньше.
– Послушай, я даже возил их в Египет. Ты ведь об этом знаешь, ты тоже там бывала.
Она обратилась к жрецу:
– Не ты ли сам спрятал наши сокровища в той пещере?
– Все не спрячешь, – и старый жрец попытался перевести разговор на другое. – Твое ремесло, купец, опасно, как путь всех, кто вверяет себя морскому богу, и не нам судить о нем. Расскажи лучше о том, что нам ближе. Ты бываешь во дворце. Что ты видел там? Какие пути вы ищете и какие тайны? Известно ли тем, кто теперь там живет, чего страшиться и что искать?
– Я скажу тебе, принцесса, как мне звать тебя?
– Имя мое сокровенно, его и ваш царь не знает.
– Я скажу тебе, потому что мне, купцу-недоучке, говорил о тебе Нестор тот, кого считают мудрым в наших землях. Веришь ли ты в людское проклятье?
– Много зла есть на свете.
– В Кноссе и мужи пируют, и много жен живут в покоях веселья. Но я расскажу тебе о другом… Во дворце – царица, у нее яркие губы и больное сердце.
– Так она, наверное, красива, хоть родилась далеко от Крита. А ты только что льстил критянкам.
Но купец был серьезен. И, казалось, не слышал ее насмешливого тона.
