На этом запись кончается. А другого листка я пока не нашел. Когда-нибудь, надеюсь, мы встретим еще материалы о Дельфийском клубе. Но пока их мало. Для отдельного зала не хватит.
Вот что еще нового мы сделаем в музее. Я бы хотел в зале, посвященном Шлиману, разместить копию фрески из Тиринфа, которая находилась в кабинете Татьяны Федотовны, с такой вот надписью: «Так могла выглядеть Клитемнестра, когда встречала царя Агамемнона, победившего Трою. Она уже тогда решила, что убьет своего мужа и наложницу Кассандру, пророчицу. Великая история и самое известное убийство, с которого началась литература Европы, когда Эсхил, «отец трагедии», описал его. На фреска XIII в. до н. э. сохранилось лицо загадочной женщины, которую иногда называют микенянкой».
Но может быть и откажусь от этой идеи. В какой-то момент я вдруг заметил, что Елена немного похожа на женщину на этой фреске.
В этом же зале расскажем о пирамиде Джосера, к которой часто путешествовали члены Дельфийского клуба. Уверен, что там был и Шлиман. Надеюсь, что ты тоже туда съездишь. Что-то туда всех притягивало.
А для третьего зала будем использовать статью Александра Владимировича, которую он, по моей просьбе, прислал. Я верю, что берестяную грамоту мы нашли неспроста. И автор рукописи не случайно упомянул Даниила Заточника. А какого еще книжника он мог описать, если и автор «Слова о погибели», и автор «Слова о полку Игореве» неизвестны. Может у нас в этом дальнем монастыре и «Слово Даниила Заточника» хранилось. Ты же говорил, что и его списков не много осталось, меньше 20, если я правильно помню.
Улита еще вот такое предание рассказывала. Рядом с ротондой был павильон, где хранилась частная коллекция графа. Книги были вывезены из скита. Ну а потом, во время Гражданской войны, то ли были отправлены обратно в скит, то ли исчезли. Про «Слово Даниила Заточника» и про «Слово о погибели» ходят такие слухи, что они могли быть в этой коллекции. Ты же предполагал, что списки могли быть более ранними. Возможно, автор использовал какие-то неизвестные нам источники. В частных коллекциях XIX века много чего хранилось, о чем их владельцы не всегда рассказывали. После революции это все могло оказаться в краеведческих музеях. Вот видишь, я размышляю над твоими словами, только делаю более смелые выводы. Раз автор рукописи описывает некого книжника под именем Даниила, то, наверное, знал о нем что-то особенное. И это странное отношение к слову. Ты сам утверждал, что такая безоговорочная вера в слово была и у Шлимана. Ты будешь смеяться надо мной, нет ли там «Слова о полку Игореве». Об этом не слышал. Но ты же сам рассказывал, как Александр Владимирович говорил, что дом Мусина-Пушкина был каменным, и странно было бы, что его содержимое сгорело. И что среди студентов МГУ ходит легенда, что во время Второй мировой какой-то аспирант видел список «Слова о полку Игореве» на телеге в каком-то волжском городе. Но это же правда, что в рукописи указано особое отношение к слову в Древней Руси? Может Шлиман этим здесь и заразился. В статье Александр Владимирович пишет о вере в слово и в «дивную» красоту на Руси. Может мы в Градонеже ее и сохранили. А еще мне кажется, что в «Слове о погибели» в поэтической форме был зашифрован какой-то путь. Я не очень понял эту цитату из рукописи и грамоты, но ведь и там идет речь о каком-то пути. Пересылаю статью и историческую справку, которые приложил Александр Владимирович.
Даниил Заточник (XII или XIII в.). Один из самых загадочных авторов домонгольской Руси. Предполагают, что ему принадлежат два близких по тексту произведения, именуемых редакциями, или же одно из них. Первая редакция – «Слово», вторая – «Моление». Даниил Заточник упоминается в Симеоновской летописи под 1387 годом, где рассказывается о некоем попе, пришедшем из Орды «с мешком зелия» и сосланном на озеро Лаче, «идеже бе Данило Заточник». Само слово «Заточник», возможно, было прозвищем и могло означать заключенного, сосланного человека (в таком случае можно предположить и «заточение» Даниила на Лаче-озере, или человека «заложившегося» – согласившегося на подневольную работу. Скупость сведений о Данииле Заточнике и их легендарный характер приводили к разнообразным гипотезам о его жизни, социальном положении, времени написания произведения и т.д., и большинство этих предположений имеют гипотетический характер. Даниила Заточника считали боярским холопом (Н.К. Гудзий), сыном княжеской рабыни (С.И. Буслаев), членом младшей княжеской дружины (Е.И. Модестов), думцем князя (П.П. Миндалев), дворянином (И.У. Будовниц). М.Н. Тихомиров, отмечая вслед за Д.В. Айналовым отличное знание Даниилом ремесел, выводил отсюда принадлежность его к ремесленникам.
В «Слове» и «Молении» Даниил обращается к князю с просьбой о «милости» и приводит несколько интересных изречений. Он прославляет книжное умение и силу слова: «Был язык мой тростью книжника-скорописца, и приветливы уста мои, как быстрота речная. Того ради попытался я написать об оковах сердца моего и разбил их с ожесточением, как древние – младенцев о камень».
Думаю, что посетителей музея, пишет Александр Владимирович, как и наших студентов, развлекут некоторые его афоризмы о злых женах. «Зло зла злее жена зла». «О, злое, острое оружие дьявола и стрела, летящая с ядом». «Вот и распознайте, братья, злую жену. Говорит она мужу своему: «Господине мой и свет очей моих! Я на тебя и взглянуть не могу: когда говоришь со мной, тогда смотрю на тебя, и обмираю, и слабеют все члены тела моего, и падаю на землю».
Теперь о «Слове о погибели Русской земли». «Слово» – часть не сохранившегося целиком памятника древнерусской литературы, дошедшей до нас в двух списках. «Слово» было помещено перед «Повестью о житии Александра Невского», однако в настоящее время принята точка зрения о независимости этих произведений, объединение этих текстов произошло в более поздний период. В работах отмечают близость стиля «Слова о погибели» к «Слову о полку Игореве» (ритмическая проза, поэтическая образность, сочетание в них «похвалы» и «плача»). Первой список «Слова о погибели» был открыт поздно, в 1892 году, второй – в 1933 году.
В «Слове о погибели» особенно важен прием смыслового повтора. В одном предложении дважды встречаются «удивлена еси» и эпитет «дивный». Противопоставленность «дивного», «удивления» трагическим событиям достигает особой остроты и яркости. Здесь повествование о «погибели всей земли», «о ее болезни» также начинается «солнечным гимном» (определение, данное памятнику немецким ученым Вернером Филиппом и приводимое Н.К. Гудзием) «дивным» ее красотам. В этом сопоставлении кроются причины эмоциональной силы памятника. Тут же можно увидеть, что эпитет «дивный» даже в самых трагических контекстах отражает не только чувство, противопоставляющее созидание и красоту смерти и гибели, но и чувство очищающее, являющееся нравственным исходом из погибели. Продолжая мысль А.Н. Веселовского, можно сказать, что в истории эпитета «дивный» на протяжении XI-XII вв. отразилась история осознания в обществе культурных явлений (эмоциональное отношение к расцвету ремесла и зодчества), природы и восприятие трагических явлений исторической действительности – убийств, войн —в стремлении противопоставить им «дивную» красоту. И.Е. Забелин писал, что «слово «удивление» в старину обозначало тоже красоту, но, как кажется, высшую ее степень».
