– Еще что-то в их шуме. Ты слышишь? – Она сжала руки, глаза ее расширились. – Они могут о нас вспомнить. Хотят!
– Кто они?
– Эти странные люди. Их язык похож на язык этих варваров-ахейцев, что пришли к нам с царем, на язык той девушки в длинном платье. Они и ее вспомнят, – Гелия приложила руку ко лбу. – Я потом тебе расскажу, потом.
Жрец взглянул на нее и ушел.
А она слушала. Шум моря. Шаги тысячелетий. Речи. Они так много хотят понять. Дорогой мудрости. Потом увидела.
Хрупкая темная ночь. Синели деревья и дальние горы. Легкая песня за рощей. Острые и яркие звезды над дорогой. Теплый воздух. И внезапный ветер шелестел в листьях. Запахивая плащи и туники, они разговаривали:
– Слышите?
– Что? Ветер?
– Да, силен.
Он развевал плащи и волосы.
– Путь добрый тебе, да будет земля тебе мягкой.
По дороге мудрости пронести тепло в ночи.
– Смотри, в долине костры горят, как человеческие сердца.
– Слышишь песню? Пусть по пути тебе встретятся музы. Когда они рядом, говорят, не страшна и смерть.
– Или может быть ты повстречаешь гетер. У нас они игривы и веселого нрава.
И проводив своего друга в путь, они вернулись в рощу.
Когда ночь приходит на землю, когда спать ложатся дневные силы. И песню в черных травах люди о любви поют. Выходят мудрецы. И сквозь столетья…
Не все могла понять она в их речах, похожих на язык ахейцев. Но их хотелось слушать. Они спрашивали и отвечали друг другу с таким ясным спокойствием и беспечно. И о тех таинственных вещах, что ведомы лишь жрецам – так просто. Потому суть таинств мирозданья вдруг показалась ей легкой.
Она оглянулась на прибрежные скалы.
О мой учитель, тень на скалах…
Весь мир затих и ждет ответа.
А потом к их кружку подошел человек и разговор стал веселым:
– Смотрите, кто пришел.
– А где твой плащ, Клеонт?
– Он покрыл им плечи какой-нибудь музы из тех, что встретил в горах.
– Они там бегают, когда он читает стихи.
– Клянусь Афродитой, у его музы черные глаза и нежные губы.
– Мы тебя давно ждем. Уже месяц, как ты уехал из Афин.
– Я был в Ионии, на островах.
– Ну и что там?
– Какие вести?
– Вы бы после дороги дали человеку ноги омыть. Хотя бы в том ручье.
– Отряхни пыль со ступней своих. Вымой свои грязные ноги вот в этой водице.
– А потом почитай стихи.
– Вы дадите человеку отдохнуть с дороги?
– Я привез вам стихи. Но, подходя сюда, услышал, что все здесь их уже знают, даже юные девы распевают их в хороводах. Вон за той рощей. А нашего друга поэта опять изгнали. Он написал хульную песню об очередном тиране. Они там менялись каждый день, но этот, похоже, надолго. И поэтому наш поэт уже на другом острове. Думаю, там опять что-нибудь произойдет. Демос спорит с тиранами, тираны с демосом. Полисы кипят. А наши поэты все поют песни. И поэтессы. Ведь дивно, как их соловьиный голос ничто не заглушит. Как им это удается? Наверное, прав Гомер:
Выше всех смертных людей,
я тебя, певец поставляю,
ведь и Сапфо пела:
Где служат музам,
скорби быть не должно:
нам неприлично плакать.
Она еще не знала имени зла. Мягко струился ручей, перекатываясь по камням. Шумело вдали море.
Все было тихо, нежно и беспечно.
Еще не родились слова, которыми люди назовут бога и дьявола.
За рощей слышался танец. И взлетела песня ее над фиалково-синим морем.
– Слышите, девушки танцуют? – заметил вновь пришедший путник. – Веселая песня. О критянках. Кажется, ее сочинила Сапфо.
Критянки под гимн,
Окрест огней алтарных,
Взвивали, кружась,
Нежные ноги стройно,
На мягком лугу
Цвет полевой топтали.
И Гелия тоже услышала ту песню. На другом языке они пели о чем-то близком ей и светлом.
Я не вижу – где,
не знаю – когда,
но это – будет.
Эти люди, познавшие умение говорить о тех тайнах, которых боялись даже жрецы, так просто.
Она слушала и слушала. Море окатывало ее пеной. Вдали синели горы.
И тогда она поняла, что это не брызги, а ее слезы.
Что-то случилось с ней.
Эти люди пели, и в их песне были Игрунья и ее беспечный танец, смех, и юноша, победитель быка с лилией в волосах, все вдруг поднялось в ней – рыдающий купец, прощание с Египтом, разрушенный остров, черный ужас, светлая боль.
Века пройдут, сотрутся наши храмы в бесцветный прах.
Но новый виноград взрастит
На этом же пригорке солнце
И новые, с иным наречьем люди
Все те же песни будут петь…
А боль боится песен.
– Что с тобой? – прошептал подошедший жрец.
– Пошли скорее к дороге процессий, где видится гора Гюхта. – И там на нижней ступени Гелия остановилась, взяла его за руку.
– Смотри, что я сотворила из мрака, пустыни и боли.
Послушай, жрец. Они не знают о нас, но они поют на языке ахеян наши песни.
Жрец ждал. Он чувствовал, что сейчас услышит ответ на весь ужас гибели мира. И она сказала:
Это нельзя нельзя пережить,
Это нельзя понять,
Но это можно спеть.
И летит песня моя над фиалково-синим морем.
С того дня на Гелию напала сосредоточенная задумчивость. Купец подолгу играл с ее дочкой, жрец беседовал с ними, а она приходила ко дворцу, к ступеням дороги процессий. Что-то очень тихое и важное рождалось в ней. Она сидела у колонны так спокойно, как девочка. Купец и жрец иногда спрашивали себя, не к царю ли она ходит? Но она лишь приходила на ступени. Ей не хотелось отвлекаться и тратить силы, словно они ей были нужны для чего-то единственного, что она еще должна совершить.
И Гелия тихо сидела у колонны на ступенях дороги процессий.
Усни. Тебе приснятся вспененные волны, по которым идет богиня, и глаза нимф. А потом нежные запахи цветов и горячий – песка. Вкус крови, цвет неба. И песня. Сквозь высокие окна в витражах собора она все несется ввысь. И вширь. Она выше смерти. И зла. Все проходит, даже жестокость и боль.
Но песня. Средь запахов цветов и моря. Слов она почти не слышала.
