А потом поняла, что он упал.
Он был слаб, лежал у моря. «О великая сила морская…».
И собрав всю свою боль, Гелия прошептала: «Создай песню». Он был слаб.
И пусть века пройдут.
И тысячи лет
Они нас услышат. Пусть они слышат,
те, кто будут после
сквозь века.
Он услышал крик чаек, пена омыла его ноги. Он улыбнулся. Светло и спокойно. Он видел прекрасную богиню, о, нет, она была слишком по-земному прелестна – то была муза. Только одета она во что-то голубое, но музы ведь часто меняют облик. И такая спокойная ясность была в его сердце.
Пусть они услышат,
Те, кто будут после.
А Гелия почувствовала, что его рана глубока и он близок к смерти. И если он не встанет… И тогда всей силой своего существа и того света, который, она сейчас знала, нельзя потерять, она взмолилась. «Благословение человеческое сильно, раз так сильно людское проклятие. Пусть живет сквозь века. Пожалуйста, иди. Не дай нам остаться в безмолвии, и этим ахейским воинам, и их детям, детям их детей. Наши храмы в земле. Но ты слышишь нас? Позови их, пусть придет к ним твоя песня, и сквозь века и тысячу лет пусть живет в ней и наша радость, наши свет и красота. Мы будем ждать и тысячи лет, когда они о нас вспомнят». И он медленно поднялся и, спотыкаясь, пошел. Каждый шаг был тяжек, было больно, но кто-то так ждал, что он дойдет.
И упав на пороге хижины рыбака, он прошептал:
– Меня посетила муза.
Прошли дни, дочь рыбака прикладывала к его ране целебные травы:
– Теперь ты будешь жить. Что за слова шептал ты, аэд, так светло и спокойно звучали они. Так величественно. Ты вправду услышал их у богов?
– Ты спасла меня, ты, девушка, и еще богиня или муза. Я теперь буду жить долго.
Пена разлеталась у их ног
– Пена морская, великая пена морская. Заря, я снова вижу тебя. Смотри, рассвет.
Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос10, и стал петь свои песни рыбачке, отцу ее, пришедшим послушать его соседям спасенный от смерти Гомер.
И век пройдет.
И еще век
И тысячелетия…
Она смотрела на священную гору Гюхту и слышала ветер. Когда это будет?
Куда идем – ведают боги,
Почему поем – одни боги знают,
За Тавридой, краем неистовых тавров,
Кто-то о нас вспомнит.
Мхи спускались с елей в чащобах Руси. Гелия никогда не видела такого леса. Человек же в коричневом корзно с блестящей фибулой на плече, казалось, был рад, что дошел до этого места.
Лесная тропа была вся во мху. Она вилась то вдоль болота, то между невысокими холмами, поросшими разноцветным мхом, то серебристым, то бирюзовым. Усталые ноги мягко утопали в нем. Из него вырастали огромные ели. Темные их лапы тоже поросли серебристым лишайником. Человек в коричневом корзно глубоко вздохнул.
– Вроде бы туда иду. Место-то красивое.
Среди мха стояли кресты на маленьких холмиках. О, здесь можно найти больше, чем глупое счастье. Здесь можно найти забвение. Когда идешь по мягкому мху между высокими елями к маленькому тихому озеру. О, Господи, дай мне забвение зла.
Что-то показалось ему между еловых ветвей. Он подошел ближе. Перед ним среди елей стояла деревянная церквушка, было это так неожиданно, как встретиться в дремучей глуши с
человеком. Он давно заметил, что церкви, как люди – у каждой свое лицо и свой нрав. Она будто смотрит в тебя. Он подошел ближе к крыльцу, задев еловую лапу, поднялся по темным ступеням, скрипевшим под ногами. В душе было тихо. Открыл дверь. Никого. Полумрак. Икона, сбоку висело полотенце. Свеча. Он зажег ее, постоял и вышел. Сел на поваленное бревно рядом со входом. «Здесь живет кто-то». Он смотрел и смотрел… как сказочно стройно стояла церковь среди елей – все виделось, как во сне, теплели бревна, когда падало на них солнце. Она как живая… Потом стало смеркаться. Ее тихая красота завораживала.
Он услышал, как в тишине заскрипели ступени. Кто-то поднимался на крыльцо. Потом сквозь окошко вновь засветилась свечка.
Он приподнялся. «Кто же здесь живет?» Рядом не видно ни монастыря, ни села, ни даже деревни. Он решил ждать. Темные ели сторожили церковь, обступили, спрятали ее в своих лапах. Иногда скрипели ступени, и кто-то входил и тихо затепливал свечку перед темным образом. Тогда сквозь еловые лапы брезжил огонек из окна церкви и веяло теплом. Ели хранили тайну. Те, кто здесь жили, не того просили у бога, что люди на быстрых реках в шумных высоких городах. Они в глуши берегли свое диво.
Похожий на монаха человек с длинной бородой задул свечку, спустился с крыльца, и вдруг остановился. Его широко раскрытые детские глаза на старческом лице испуганно смотрели на незнакомого мужа в коричневом корзно. И тот сам удивился, увидев этот взгляд. Он низко и почтительно поклонился в пояс.
– Мир тебе, отче. Благослови странника, что зашел в ваш край.
Старик тихо спросил:
– Откуда ты, сын мой, и что привело тебя к нам?
– Ты будто испугался меня, отче. Я с добром к вам, а не с лихом. Зашел я к вам, сам не знаю как. Может быть, судьба меня привела. Скажи, кто ты, отче, и кто построил сию дивную церковь?
– Подожди меня здесь, коли ты в дороге. – И старика и след простыл. Только ели за церковью чуть шевельнулись. Церковь стояла безмолвно. Но когда муж в коричневом корзно подошел к крыльцу, то в траве у порога увидел краюху хлеба, покрытую платом. Никого не было видно. «Где же он, чего он так испугался?» И он задумчиво дотронулся до меча. Ах, да, – снял его и положил у порога. Вдруг у крыльца появился еще монах. Он был маленький, худенький и кособокий, одно плечо у него было выше другого. Шел он с вязанкой хвороста. И в глазах у него тоже было что-то широко распахнутое, как и у предыдущего монаха, но увидев мужа в коричневом корзно, он поступил совсем по-иному. Всплеснув руками, он выронил хворост.
– Ты к нам? – и лицо его будто осветилось. – Идем скорее к отцу Иоанну.
Без этого монашка муж в коричневом корзно не нашел бы запрятанный за елями монастырь. Он был деревянным, маленьким: несколько келий и прямо перед ними тихое лесное озеро, из которого вытекала журчащая речка. Монашек провел его в одну из келий.
– Здравствуй, странник, – сказал отец Иоанн, игумен этой малочисленной братии. Лик его был строг. – Ты пришел сюда к нам, живущим среди елей. Что ищешь ты и чего ты ждешь, чего хочешь ты?
Дверь кельи была открыта, пахло хвоей и озерцо тихо плескалось рядом.
– Отче, я пришел за забвеньем. Я хотел бы остаться здесь, принять постриг и обет молчанья. Лишь одно я хочу оставить себе из мирской жизни – эту фибулу.
В спокойном лице игумена появилось удивленье.
