– У меня такое подозрение, Глеб, что моя жена верит в проклятие фараонов.
– Но вы не можете отрицать, что все-таки многие смерти после открытия гробницы Тутанхамона не совсем объяснены.
– Не понимаю, на что ему, – Олав имел ввиду Тутанхамона, – жаловаться. Он также и сейчас лежит там в своей гробнице, ну пару саркофагов сняли с него и перевезли в Каирский музей.
– Просто тут кругом есть аура таинственности, кроме того на людей действуют фильмы с оживающими мумиями фараонов, их перевоплощениями. Хочешь – не хочешь, а вспомнишь, – предположил Вацлав.
– Да, эта земля разжигает детективные страсти, – согласился и я. – Здесь наиболее древние из грабителей, и, кстати, наиболее кощунственные, ведь они посягали на бессмертных богов. Записи о процессах над ворами известны еще с XII в до н. э. И что же они делали с несчастными мумиями! Я даже помню этот текст: «Мы открыли гробы и нашли в них божественные мумии царей. Мы сорвали золото, которое нашли на священной мумии этого бога, и амулеты, и украшения, а так же покровы, в которых он покоился.
Мы нашли также и жену фараона и сорвали с нее все ценное, что было на ней. Покровы, в которые она была завернута, мы сожгли».
Поэтому все гробницы и разграблены. Тут целые деревни еще многие тысячелетия назад этим промышляли.
– И ты думаешь, Ингрид, на них на всех проклятие?
И вдруг я почувствовал чей-то мимолетный скользящий взгляд.
– А, между прочим, возможно. Может быть, поэтому многие так плохо и живут здесь, в такой нищете.
Олав со своей обычной улыбкой взглянул на Ингрид, а я сказал, вспомнив Александра Владимировича:
– Интересная мысль, об этом можно написать в каком-нибудь популярном жанре.
– А ведь вы нам еще в автобусе обещали рассказать, чем сейчас занимаетесь, Глеб.
– Почему бы нет. Как раз под такие экзотические блюда, – я положил себе на тарелку что-то сладковатое, – думаю, очень хорошо пойдет. У меня культурологическая тема: взаимовлияние культур, их продолжение сквозь века, несмотря на кровь, разрушенье. Сейчас я пишу о влиянии культур Древнего мира на культуру Европы XIX-XX веков, в частности, на искусство России. Кстати, в том, о чем говорила Ингрид тоже что-то есть. Мне мой учитель предложил подумать, в чем увлекательность бестселлеров, связанных с Египтом. Там, действительно, появляется атмосфера мистической таинственности, но как правило, это что-то злое. Проклятие – это сила разрушения, а мне пришло в голову, ведь есть сила, которая противостоит ей, может быть, это искусство – как благословение, посланное сквозь века. И оно так странно до нас доходит, иногда очень долго, через тысячелетия, как египетская культура до Европы в XIX веке.
Они слушали мои пространные рассуждения с явным интересом, даже с каким-то восхищением, что, наверное, объяснялось самой обстановкой, древней рекой рядом. И глядя на их внимательные, почти вдохновенные лица, я вдруг опять почувствовал чей-то скользящий взгляд, обернулся и увидел Дмитрия Петровича в группе русских туристов за соседним столиком. Он, казалось, тоже слушал меня. Собрал я тут себе аудиторию, как на лекции. Хорошо бы только он не начал вставлять свои занудные реплики. И я продолжал:
– Тогда же проявилось и влияние культуры Древнего мира, в частности египетской, на Россию.
– А там было влияние? Ведь Россия так далеко на севере.
– Да, я сейчас как раз думал об этом, многие русские поэты в начале XX века писали о Египте.
– Как раз перед вашей революцией, которой так интересовался наш гид?
– Не могу объяснить почему, но действительно примерно в то время. Например, Николай Гумилев. У него было сильное ощущение Египта, но отнюдь не мрачное, просветленное что ли. Одной моей коллеге очень нравятся такие строки:
Умереть бы под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.
И я постараюсь съездить в Саккару, туда, где раньше был Мемфис. Хочется ощутить тишину того места.
Или еще то, что очень любят цитировать наши турфирмы:
Здесь недавно страна сотворила
Поговорку прошедшую мир:
Кто испробовал воду из Нила
Будет вечно стремиться в Каир.
Наверное, даже в моем дурном переводе вы чувствуете, как хорошо.
– Действительно, хорошо, – сказала Ингрид, и прежде чем мы успели ее остановить, спустилась к мутно-текущей реке и, зачерпнув, отпила несколько глотков воды.
– Только при вашей скандинавской экологической беспечности можно позволить себе такое, – покачал головой Вацлав.
– Да, вы у себя дома пьете воду прямо из-под крана, мы в Москве – через фильтр и кипяченую. А Нил даже не Москва-река.
– Последствия твоего поступка могут быть самыми непредсказуемыми, – подытожил наши сетования Олав.
– Зато я приобщилась к Хапи14.
– В самом деле, надо бы Вам продезинфицироваться, но попробуйте-ка купить у них тут виски.
– Продолжайте, Глеб.
– Надеюсь, ваши поэты не советовали ничего еще более экстравагантного, а то Ингрид, как художественная натура, захочет все испробовать.
– Может быть, и да. В стихотворной форме многие необычные человеческие ощущения кажутся менее фантастичными.
– А ведь, действительно, очень интересно. Рассказывайте дальше, Глеб.
– Пересказывать стихи – неблагодарное занятие, но попробую. Например, у Бунина: глядя на мумию, он ощущает, как жил вместе с фараоном, увидев след человеческой ноги на полу древней могилы, он будто становится на тысячелетия старше и чувствует прошлое, причем очень живо.
– Как реинкарнация, – сказала Ингрид. – И все же, почему у поэтов северной страны такая тяга к этой южной цивилизации? Мы были в России по делам фирмы Олава. У вас в Петербурге на набережной Невы стоят сфинксы. О, это все очень загадочно. Под снегом у них какой-то интересный взгляд.
– А вы знаете, Ингрид, в начале века у нас был поэт, Блок, они его тоже поражали и странно ассоциировались с Россией. И, кстати, опять-таки накануне революции. Будто бы приходит из «дикой дали» таинственная «дочь иных времен» и легким вскриком встречает сфинкса. Вьюга сыпет снег, и «снится ей родной Египет» сквозь туманы севера, а поэт мечтает в «священном трепете» о ее объятиях. Из этого можно было бы сделать рассказ в стиле фэнтези с мистическими элементами, но в поэзии все выглядит как-то реально. И еще, у Блока есть одна странная неоконченная поэма, полная предчувствий революции. Ее герой приходит ночью белой «туда, где в море сфинкс глядит», склоняется головой на гранит и слышит:
Вдали, вдали
Как будто с моря звук тревожный,
Для божьей тверди невозможный
И необычный для земли.
И дальше:
Какие ж сны тебе, Россия,
