То, что ощутил я, стоя на пирамиде Джосера, то, что не нашли даже древние греки, открывшие катарсис. То, что может изменить рок, даже если мир гибнет…
Это можно было назвать одним словом.
Остановить и смерть, хоть все смертны.
Нити парки сплетаются в нить Ариадны.
Отврати судьбу, отврати свой фатум.
К этому невероятному ощущению почему-то снова примешивалась мысль о судьбе, а потом о Шлимане.
И держась за теплый камень, я вдруг вспомнил. А ведь женщина на фреске, как и на эскизе Ингрид была в одежде с Крита.
Кто ты, критянка? Услышь меня.
Тайное знание ступеней.
Анна долго смотрела на него, во сне он вздрогнул от этого взгляда, перевернулся на другой бок.
– Подожди царя в этой комнате, – воин протянул Гелии чашу. Вино было темным и жгучим, факелы горели чадно и жарко. Она внезапно поняла, что слишком долго ждет его. Взглянув на стражника, задремавшего над чашей, она быстро вышла за дверь. Все коридоры были ей знакомы лучше, чем ахейским воинам, и скоро она оказалась в спальне и застыла у порога. Он крепко спал, у ложа стояла его царица. Она была в пышном праздничном одеянии и смотрела на царя. Во сне он вздрогнул от этого взгляда и перевернулся на другой бок. Гелия стремглав побежала по коридорам, и на аллее процессий прижалась к холодной колонне, стараясь различить в темноте гору Гюхте. И тогда снова увидела и услышала ту девушку, но теперь Гелия поняла, кто она и что ее ждет, и муку пророчицы, которой не верят…
«Завтрашний день, какое счастье, что ты скрыт от очей.
Счастливы те, кто тебя не знают».
И Гелия ощутила и ее, и свою обреченность. Пережить гибель мира и увидеть то, что ей открылось со ступеней дороги процессий, чтобы потом стать жертвой в кровавом чужом пиру? Неумолимость судьбы свершается… Так вот о чем предупреждал ты меня, купец. Но я все равно пришла б к тебе, царь. А теперь мне быть жертвой твоей царицы? Меня убьют. Как в древней песне: обагрить камень жертвенной кровью?
Вот так и окончится путь мой после гибели мира. Она с усталой покорностью смотрела на гору Гюхту. Протянула руки.
– Друг мой, далекий друг мой. Против проклятия слабо благословенье.
И вдруг услышала дальний голос, странные слова. И удивилась, поняв их.
Что ж, ахеяне, слез моих не увидите вы. Я украшу прическу жемчужного нитью и серебряной лентой. И тут до Гелии издали, из рощи за покоями царицы донеслась песня. Ее и раньше часто пели здесь критянки. И она вдруг именно сейчас поняла о чем та давняя песня.
Древняя песня из мрака.
Я не хочу быть жертвой.
Я поднимаюсь.
Ты разве не понимаешь?
Ты не понимаешь?
И швырнула ленту.
Гелия стояла и слушала, и в душе рождались вопрос и надежда.
Кто-то пел плач о девушке с серебряной лентой.
Племена уходят и племена оставляют землю.
Разве есть ответ на вопрос богини?
Я выбросила ленту, серебряную ленту.
Мой милый сказал:
«Швырни серебряную ленту».
Глухо звеня, упала она вдали от могилы,
От подземелья, где погибают жертвы.
Я не хочу жертвой быть принесенной.
Мой милый сказал:
Пойдем по светлым ступеням,
Зиккурат строили для пути
К светлому богу.
Упала звеня серебряная лента.
Воин нашел ее.
Почему люди не летают, как птицы?
Я бы вырвалась и полетела к морю.
Ты, странник, услышь – это
камни поют и кричат от боли.
О серебряной ленте, что жжет мне руки.
О девушки Ура, сорвите с волос ваши ленты.
Есть другое счастье, девушки Ура -
песни, что поют в лугах, цветы и птицы.
Туда, к далекому морю…
Если б люди умели летать, стали б они счастливей?
Ты смертью моею не станешь счастливей, царица.
Никто не станет счастливей чужою смертью.
Смертью девушки, что любила в городе Уре.
Но ты, песней моею станешь счастливей, милый
Ищите скорей у камней и у солнца ответа,
По ступеням идите, по скалам и зиккуратам.
Спросите,
для чего умирает девушка из Ура?
– Разве я могу наделить словом и судьбой? Что она поет? Ее песня разрушает мою силу. Она переворачивает мир. Слова, созданные женщиной, должно петь на языке женщин, – с ужасом шептал жрец, слушая ее голос, доносящийся из-под плиты, лежащей на могиле царицы.
Уже в гостинице я снова перечитывал этот странный рассказ: жрец, воин и стражник слышат эту песню. Вот оно – то чувство. Я вспомнил и как профессор говорил: «Судьбой и словом, что тут не понятно, мне иногда, Глеб, шумеры очень понятны».
А вот мне – нет. У них у шумеров, женщины, например, должны были говорить на особом языке женщин, а не мужчин. И мало ли еще чего странного там было. Но таинственный, пусть и отрывочный, неумелый сюжет затягивал меня. Я пытался как-то в нем разобраться. Эта странная песня из могилы? В начале рассказа было вот что: она любила, блудница на пороге храма, жрица богини Инанны. Обнимала иноземца из дальнего края. И он пытался разгадать тайну ее губ, тайну великого соединения.
Жриц этого храма не брали в наложницы даже цари. Это было бы бессмысленным святотатством. Сладчайшие девушки покорялись лишь какой-то магической прихоти или звездам. И в то же время сладостно одаривали своим певучим телом нищего, пришедшего к порогу храма. (Вспомнить Энкиду).
В чем тайна губ твоих, девушка из Ура?
Я читал о древней страсти и подумал – как мы живем? И насколько счастливее были мужи древности, верившие в магию жриц, превращавших мужчину в бога, встречая его на пороге высоких дверей полутемных храмов, жриц, отдающихся с божественным, священным трепетом в таинственных гротах и рощах. А вы испытать такого не хотели бы? И это мы заменили чем-то обыкновенным. Да мы просто боимся той давней, дикой и чудной песни, что скрыта в глубине жизни. Той, что заставляла полководца бросить все и помчаться за кораблем Клеопатры. И иногда мы вдруг слышим…
И воспоминание о девушке из Ура как заклятье войдет в душу и тело ее возлюбленного. Он из дальних краев и ему понятно колдовство песни ее тела.
Но он не понимает того жуткого, что должно с ней произойти и перед чем она покорно склоняется. Дарившая ему божественную радость должна стать жертвой в могиле царицы? А она шепчет:
– Почему, почему ты не можешь понять меня, милый?
