Он пошел дальше. Впереди увидел огонек… А вдруг это она разожгла? Лунный свет сверху иногда прорывался и здесь. Огонек светился впереди. Даже если и она зажгла, для него ли? Неужели она любит бога? Он остановился. То был светильник, освещавший фреску – эта грациозная богиня среди цветов и зверей чем-то неуловимо была похожа на нее… Может быть, странными чудными глазами. Или этим легким жестом. Девы в его стране не умеют так подать ожерелье… У них бы это получилось либо слишком величественно, либо неловко. Неужели Игрунья права, и ее в горах обнимал бог? И он еще юный воин, ощутил в груди огромную силу, он пылал возмущением, был готов пробить стены, чтобы овладеть той, что так беспечно уезжала в Египет! Жгучее раздражение против этой певучей красоты охватило его, когда он смотрел на богиню в цветах. Найти, схватить, подчинить эту неуловимую беспечность, этот смех… И он бросился бежать со всей своей, как говорила Игрунья, иноземной силой по темному коридору, с размаху ударился о каменный выступ, вновь побежал, петляя по переходам, в своем юном нетерпении натыкаясь на стены, какие-то кладовые, и ему все казалось, что он видит, как впереди что-то светится. Дворец таил неведомое. Вот лестница, она шла вниз, все вниз, а там… на возвышении стояли темные священные статуэтки. Жены или девы держали змей, те обвивали их руки. Эти маленькие богини показались зловещими, будто что-то пророчат, может быть, великое или страшное? Он не жрец, ему не понять, что они хотят сказать, и их черные тайны были не нужны ему сейчас. Жаркая кровь стучала в его юном сердце, он снова ощутил, как прижимал к себе ее грудь под тонкой мокрой рубашкой. Когда он ее целовал… что за трепет был в ее губах? Вот что он хотел узнать у темной богини, это было ему сейчас важнее тайны недр земных, что выпытывают здесь жрецы. Ему нужна она, лишь она, и он снова спешил по извилистому коридору. Комнаты, лестницы, переходы попадались ему по пути. Неужели она не чувствует его желания? Может, все же она разожгла огонь, что вновь так странно мерцает вдали. Дворец таил неведомое.
Он внезапно ощутил, что потерял путь, запутался. Будет позором, когда утром они его найдут, и так презрительно посмотрят на него, которому недавно рукоплескали после игр с быком, на него, который не захотел примириться с тем, что не подарили ему добровольно, а ночью пробрался как вор, чтобы добиться этого силой… И дворец не отдал ему своих тайн, заморочил. Он представил себе лица жрецов и ее недоуменный взгляд. Это было хуже казни, хуже, чем смотреть в глаза дикому быку, и все же он не чувствовал себя виноватым, ибо страсть, казалось, давала ему право добиться этой красоты так, как он хочет. Но утренний позор страшней быка-прародителя, который, говорят, бродит здесь по ночам. Лучше встретиться с ним, чем дать себя заморочить этому дворцу. Он отбросил уже не нужный меч, сел на холодный пол, обхватив голову руками, и почувствовал дрожь. Тогда вспомнил вдруг беспечную богиню на фреске и ее беспечно-щедрую, не ведающую терзаний улыбку. Взмолился: «Помоги мне ты, которой поют в цветах и травах у моря. Я могу сражаться с быком – голыми руками, с мечом – против воина, а какое против тебя есть оружие? Ты заколдовала этот дворец. Может, здесь нужны те топорики, которым поклоняются в лабиринтах? Чем мне сражаться?» И тут, желая поднять отброшенный меч, он нащупал что-то мягкое на скользком полу, а сквозь пробившийся сверху лунный свет увидел, что это лилия… чуть дальше впереди лежали другие лепестки. Схватив цветок, побежал по этому зыбкому следу. Он вспомнил, как часто гадали их девы, обрывая лепестки у цветов – вон еще один.
вспомнил, как часто гадали их девы, обрывая лепестки у цветов – вон еще один. При слабом свете разглядел развилку коридора, на миг засомневался, куда идти, но лепесток лежал по правую руку. И он поблагодарил эту беспечную богиню. Пройдя несколько шагов, вдруг снова увидел ее изображение, у которого уже был раньше, она, казалось, смеясь, шептала: «Вот оно, мое оружие. Держи его. Оно легче, чем твой меч, но, право, его запах лучше, а вид приятней». Он осмотрелся, все еще не веря, что избежит позора и найдет выход. И тут заметил Игрунью, она обрывала последние лепестки у цветов. Еще один букет лежал около богини.
– Что с тобой? Где ты нашел мою лилию? Ты очень рискуешь. В самом деле, если вдруг тебя обнаружат здесь… – Она подошла ближе и, посмотрев ему в лицо, расхохоталась. – Видел бы ты себя, великий воин: зубы скрежещут, глаза горят, а лицо красно.
Он отвернулся, а она вдруг с жалостью взяла его за руку.
– Ты так ничего не поймешь и не узнаешь счастья. Посмотри, что за ожерелье подарил мне друг. Он не бегал за мной в закоулках дворца. Я сама подала ему руку.
Ожерелье и вправду ярко блестело на ее шее. Но еще ярче казались ее веселые губы и счастливые глаза.
– Послушай, Игрунья, мне кажется, ты можешь быть добра и понять чужеземца. За что все это со мной происходит? За что мне такое униженье? Ее вправду любил бог?
– Пойдем, я выведу тебя отсюда, мы все добры… Ты когда-нибудь поймешь. Ты нашел путь к богине по случайным цветам. Эта ночь к тебе благосклонна. Ты скоро почувствуешь это. Что нас ждет, кто знает? Ты уедешь, она уедет в Египет. Но вокруг Кносса цветут цветы. И меня ждет мой друг. Пойдем поскорее, любитель лилий.
Когда он выбрался на террасу, с наслаждением вдохнул этот воздух, напоенный цветами, вдруг, несмотря на все, почувствовал радость.
По вечерам был темный густой воздух, звон цикад.
А сегодня за обедом Таня, очаровательная молодая девушка (ей пятнадцать лет, она радует всех в нашем отеле у моря) сказала:
– Что это меня глюки мучат? Мне кажется, что такое уже было, мы так же сидели, о том же говорили…
– Это бывает, это что-то типа реинкарнации, когда вспоминаешь прошлое, – заметила светловолосая дама, моя соседка, пробуя терпкое местное вино.
– А я вот думаю, ей видится то, что будет.
– Пророчица.
– Не совсем.
– Александр Владимирович, а здесь были свои вещуньи?
– Наверное. Мы мало знаем. Минойская цивилизация существовала тут еще раньше, чем Кассандра и пифии в Дельфах.
– Про Кассандру рассказывалось в мифах, что она после взятия Трои жила с воином?
– Да, стала наложницей царя Агамемнона. Их потом обоих убила жена Агамемнона, Клитемнестра.
– Я бы не хотела такого конца, как у нее, я бы убежала.
– Я чувствую, что наша пифия уже совсем перегрелась на солнце, – заметила Танина мама.
– Александр Владимирович, а у вас тоже плечи покраснели. Пойдете завтра с нами на пляж или опять на раскопки?
– Смотрите, дождь.
– Говорят, здесь это редкость.
– Вы куда, Александр Владимирович?
– Пойду погуляю, посмотрю на дождь, он и правда здесь редко бывает.
Дорожку, ведущую от отеля к морю, окружали кусты, цветы. Наверное, меня тоже начали здесь мучить эти самые глюки. Я смотрел, как на хрупких ветках сверкают капли, как драгоценные камни в волосах самой тонкой большеглазой девушки. И мне вспомнилась какая-то юношеская мечта. Когда я это представлял себе -еще в школе, в университете? Я смотрел на мокрые листья и чувствовал: у нее должны быть таинственно глубокие, мерцающие, как эти капли, глаза. И хотелось задать детский вопрос: «Как твое имя?» В таком расслабленном состоянии я вышел к морю. Дождь внезапно кончился. Море у ног осторожно, мягко дотрагивалось до берега, как женские руки. Я сел на лежак у самого прибоя, он шумел, пена разлеталась. Что-то странное пришло на ум: «Ты, море теплое и доброе. Ты, начало цивилизации. Ты, создавшее красоту. Дай нам…»
