Осталась без упоминания нерешенная проблема, которая омрачала празднества в Милане и занимала все мысли Диоклетиана. Это, разумеется, была Британия. Максимиан успешно укрепил границы на Рейне, однако поражение, нанесенное ему Караузием, представляло собой военную и политическую угрозу первой величины. До тех пор, пока существовало государство Караузия, оно являло собой живой пример успешного сепаратистского восстания — в то самое время, когда единство империи все еще оставалось весьма шатким. До тех пор, пока власть Караузия не получила официальное признание (и даже после этого), он мог попытаться расширить свои владения в Северной Галлии, как только выдастся такая возможность. Он контролировал оба берега пролива, и потому победить его в морских кампаниях, в которых Диоклетиан и Максимиан попросту не имели никакого опыта, было крайне трудно. Более того, приходилось признать, что Караузий правил своим государством весьма твердо и уверенно, защищая северную границу и пролив. Он упрочил свой союз с франками и прочими племенами прибрежных территорий Нидерландов, принял в свое войско большое число наемников и тем самым укрепил свой северо-восточный фланг. Восстановив условия для успешной торговли с континентом, он привлек на свою сторону купцов Лондона и Булони и при необходимости мог бы обратиться к ним за деньгами. Самое же главное — его запасы золота и особенно серебра позволяли ему чеканить собственную монету в Лондоне, Колчестере и Булони, и это были монеты куда более высокого качества, чем официальная валюта империи, реформу которой едва начал проводить Диоклетиан. Он внимательно следил, чтобы его монеты строго соответствовали установленному номиналу — двухденариевому антониниану и нововведенному 25-денариевому нумму, а когда Диоклетиан заново оценил их курс, Караузий тут же внес соответствующие изменения в свою валюту. Разница была в том, что Караузий, в отличие от Диоклетиана, мог себе позволить увеличить содержание серебра в своих денариях, поэтому на рынках Галлии монета Караузия неизбежно ценилась выше. Поскольку уже на протяжении целого поколения не чеканили монеты из серебра или хорошего серебряного сплава, замысел Караузия значительно способствовал укрепления военного и торгового положения его нового государства. Изображение на монетах подчеркивало их ценность: три равных брата-августа, правящих совместно в мире и гармонии (подписью служила аббревиатура рах avggg). Прочие изображения на монетах придерживались в основном морской тематики: Нептун и флот, галеры, якоря, трезубец и дельфин, хотя встречался и Юпитер. Стремясь доказать легитимность своей власти, Караузий также изменил свое имя на Марк Аврелий Мавзей Караузий, с намеком на родственные связи с Максимианом.
[106]
Каким бы умелым ни было его правление, Диоклетиан и Максимиан наотрез отказывались его признавать. Они подчеркивали, что их совместное правление — свидетельство объединенной мощи и единства воли, а не слабости и раздробленности империи. И включить в этот союз Караузия было бы противно самой природе этого правления — в точности так же, как и любой другой узурпатор, захвативший власть над парой провинций, не мог считаться частью партии августов. Созданное Караузием государство-«охвостье» вовсе не было ровней их сдвоенной власти, а лишь аналогом старой сепаратистской Галльской империи Постума, и это знали все. Несмотря на вынужденное перемирие, Галлиен никогда не признавал государство Постума, а Аврелиан в конце концов сокрушил его. Тот же конец должен был ждать Караузия.
Основной урок, который братья-августы извлекли из своего поражения, был в том, что морская экспедиция против Караузия могла быть успешной лишь в том случае, если прежде нее лишить узурпатора его владений на континенте. Только так они могли добиться эффекта неожиданности и получали возможность выбирать место высадки. А значит, требовалась тщательная подготовка: нужно было построить ещё один флот, вернуть себе укрепленные базы на побережье Галлии и сделать все возможное, чтобы вернуть — или хотя бы пошатнуть — симпатии британских легионов, верных Караузию. И на этот раз ошибки быть не должно. Речь шла не о частных местных решениях Максимиана, а о жизненных интересах всей империи; и здесь Максимиану требовалось руководство старшего коллеги. Суть вопроса была в следующем: сможет ли Максимиан вести длительную войну на западе — не просто краткую кампанию, при этом не оставив вновь без обороны границы на Рейне? Не было ли опасности, что его захватит врасплох очередное вторжение германцев с тыла, точно так же, как это уже было с Караузием? С началом войны Караузий вполне мог с помощью своих друзей-франков дестабилизировать ситуацию в нижнем течении Рейна вдобавок ко всем неприятностям, которые могли устроить алеманны и верхней части реки. Нашествия германцев отличались цикличностью, причем этот цикл совпадал с усилением напряженности на других фронтах; теперь же в Галлии практически открылся второй фронт, равный по остроте положения первому.
Было и много других поводов для волнений. Требовалось организовать новые кампании на Центральном Дунае, в районе Паннонии и Дакии; и если римляне рассчитывали остаться в этом регионе, нужно было реорганизовать и укрепить оборону на протяжении многих сотен миль, а для этого требовались годы усилий и пристального внимания. Но многих отдаленных уголках империи римская власть и мирная жизнь подвергались постоянным потрясениям изнутри и снаружи — нашествия варваров и экономическая нестабильность заставляли мирных жителей покидать деревни и постепенно приходящие в упадок провинции. В Сирии набеги сарацинов достигли такого размаха, что в 290 году Диоклетиану пришлось устроить быструю карательную кампанию. На просторах Мавретании племена берберов, несмотря на свое поражение в 289-м, все чаще грабили города и фермы. В Египте росло недовольство: торговые пути от Красного моря подвергались нападениям нубийских разбойников, терроризировавших города Фиваиды. Все эти проблемы требовали немедленного решения: дальнейшее ухудшение положения, особенно в Африке и Египте, могло привести к началу очередных сепаратистских мятежей наподобие мятежа Караузия. В довершение всего этого существовала опасность, что рано или поздно рухнет мир с Персией. И если это случится прежде, чем будет завершено укрепление границы на Дунае, Римская империя вновь окажется в критическом положении.
[107]
Диоклетиана заботили и соображения иного рода. Несколькими годами ранее Максимиан принял свое звание августа достаточно буквально, чтобы в прозрачной форме пообещать наследование императорского трона своему маленькому сыну Максенцию. В панегирике Максимиану, произнесенном в 289 году в Трире, говорится: «В день же победы твой сын будет стоять одесную тебя, во всем расцвете своих дарований... Уже постоянное присутствие вблизи тебя станет для него лучшей школой управления империей».
[108] В то время подобное допущение было вполне естественно. Императоры назначали своими наследниками сыновей. Однако Максенций был слишком мал — пройдет еще много лет, прежде чем он сможет лично вести войска к победе, — а это была обязанность любого императора, если только он хотел выжить. Тем временем шатающейся империи грозило множество опасностей, а внутри нее было множество опытных военачальников, чьи амбиции, хотя и контролируемые, отнюдь не были подавлены до конца. Их верность требовалось укрепить.
