Те, кто поверит ему и пойдут за ним, будут отмечены им как агнцы его, те же, кто отстранится от него, либо укроются в горах, либо будут схвачены и умерщвлены в исключительных муках. Он предаст пламени праведников вместе с книгами пророков, и власть ему будет дана опустошить землю сроком на сорок два месяца... Праведные же должны отстраниться от нечестивцев и укрыться в глуши. Когда безбожный царь от том прослышит, то, распалясь гневом, придет с великой силой и окружит гору, где будут прятаться праведники. И они, окруженные кольцом врагов, возвысят голос свой к Богу, и Он услышит их и пошлет с небес великого Царя им на спасение, и уничтожит всех нечестивых огнем и мечом.
[294]
В апокалиптическом пророчестве Лактанция упоминалось если не физическое уничтожение мира, то, по крайней мере, конец Рима и завершение целой исторической эпохи. «Ни пашня, ни дерево, ни виноградная лоза не будут приносить плодов... солнце угаснет, луна перестанет светить, померкнув от нескончаемого кровопролития... звезды будут падать во множестве, лишив небеса своего света. Высочайшие горы будут низвергнуты на равнины, а моря пересохнут».
[295] Основываясь на немалом багаже пророчеств иудеев и гностиков, а также на суевериях самих римлян, Лактанций стремился убедить всех, что последние дни мира действительно настали. Сивиллины книги и связанные с ними легенды предсказывали определенную последовательность эпох, через которую пройдет Рим, прежде чем встретить неотвратимый конец, и Лактанций с готовностью счел их подтверждением пророчеств в Библии: «Конец его провозглашают пророчества, хотя и на письме. Но оракулы открыто предсказывают, что Рим обречен погибнуть, и будет на то суд Божий, потому что римляне отреклись от Него».
[296]
Все эти утверждения прямо противоречили заявлениям правительства Диоклетиана. Его пропаганда упорно подчеркивала, что время всемирной катастрофы миновало, что четыре императора-спасителя вернули себе милость богов и, следовательно, принесли в империю новую эру мира и безопасности; христиане же, вопреки всему этому, пророчили вселенскую революцию. Но, разумеется, даже самые усилия уничтожить христианство, со всеми испытаниями и гонениями, подтверждали в глазах христиан правдивость этих пророчеств. В их глазах это значило, что праведников отсеивают от нечестивцев.
Филей, епископ Тмуита в Нижнем Египте, описывает ужасные испытания, которым подверглись его собраться священнослужители в Александрии:
Всем желающим разрешено было издеваться над ними: их били палками, розгами, били бичами, ремнями, кнутами. Зрелище этих мучений постоянно возобновлялось, и какая была тут злоба! Людей, со связанными за спиной руками, подвешивали к столбам и воротом растягивали все их конечности... Так все и шло: одни умирали в пытках, посрамляя врага своей выдержкой; другие, запертые полумертвыми в тюрьме, умученные, умирали через несколько дней. Остальные, через лечение восстановив свои силы, становились дерзновеннее, так что когда им предлагали на вы бор: или прикоснуться к мерзкой жертве и остаться в живых, получив от врагов достойную проклятия свободу, или же, не принося жертвы, выслушать смертный приговор,— они без колебания радостно шли на смерть.
[297]
Все три эдикта, повлекшие за собой всевозрастающие гонения, были приняты в течение одного года. Нет сомнений, что Диоклетиан форсировал принятие мер, отчасти из-за пожаров во дворце в Никомедии и волнений в восточных провинциях, отчасти из-за вызывающего поведения и «провокаций» христиан, растущего числа мучеников и жертвенных смертей; отчасти же, возможно, причиной стало пугающее открытие истинного числа христиан в империи. На все попытки борьбы у Галерия и его сторонников был один ответ — еще более жестокие притеснения. В основе всего этого неизбежно находилась сила притяжения трона: власть по-прежнему была в руках у Диоклетиана, но он правил уже почти двадцать лет. Старшему августу скоро должно было исполниться шестьдесят, и, хотя он находился в добром здравии, по римским меркам он уже считался стариком. Если он решит покинуть сцену, могущественный Галерий, победитель Персии, похоже, был готов стать безраздельным властелином Востока. Возможно, в узком кругу придворных уже стало известно о желании Диоклетиана наконец уйти от власти. Если прибавить сюда несколько холерический темперамент Галерия, становилось понятно, что людям честолюбивым и осторожным стоило держаться рядом с ним.
Было бы разумно, если можно так выразиться, дать существующим мерам борьбы возможность сработать в полной мере, прежде чем принимать новые. С точки зрения государства, даже итоги действия первого эдикта отнюдь не были полным провалом. Сами христианские источники недвусмысленно указывают, что очень многие христиане действительно отступились от своей веры — причем еще до того, как им стали грозить смертью или пытками. Но фанатик Галерий, вместо того чтобы выждать, стремился ускорить ход событий. В начале 304 года, во время путешествия по провинциям на Дунае, Диоклетиан внезапно заболел, поправился, а затем заболел еще более тяжело. Целый год его здоровье висело на волоске. Как бы велика и неоспорима ни была власть старого правителя, ничто так не ослабляет его авторитет, как болезнь. Верные Диоклетиану министры и личные советники, которые обычно вставали на его сторону против более жестких мер, предлагаемых партией Галерия, не могли не задуматься о собственном будущем. Так или иначе, Галерий сумел в полной мере воспользоваться ослабевшим сопротивлением старого императора. Итогом стало согласие Диоклетиана издать четвертый эдикт, выпущенный в Паннонии в апреле 304 года.
[298]
Этот эдикт был куда более жесток, чем все предыдущие, буквально настолько, насколько вообще целесообразно быть жестокой государственной власти. Он пустил в ход принятую при Деции политику тотального преследования, направленную не только на духовенство, но и на все христианское население Востока. Впервые со времен Деция христианство было прямо объявлено religio illicita (недозволенной религией), как в свое время манихейство и друидизм: отныне оно было запрещено на территории Римской империи. Согласно новому эдикту, все без исключения жители Востока должны были совершать жертвоприношения. За отказ полагалась смертная казнь. Вот что рассказывает Евсевий:
В один день разом гибло множество людей: у одних рубили головы, других жгли на костре; мечи, которыми убивали, тупились, железо ломалось; уставали сами палачи, сменявшие друг друга. Тогда же увидели мы изумительный порыв и воистину Божественные силу и мужество уверовавших во Христа Божия. Еще читали приговор одним мученикам, как уже со всех сторон к судейскому помосту сбегались другие люди и объявляли себя христианами.
[299] В теории четвертый эдикт был отсроченным смертным приговором для всех христиан на Востоке. На практике, разумеется, все было совсем не так. По всей видимости, самые многочисленные христианские общины и самые ревностные гонители были в Вифинии, Сирии, Египте, Палестине и Фригии. Общее число казненных вряд ли превышало несколько тысяч. Но количество смертей — не самая лучшая мерка для причиненных страданий. Римское государство собиралось заставить христиан приносить жертвы, а не уничтожить их окончательно. Многие представители духовенства, к примеру, оказались жертвами жестокой игры в «кошки-мышки»: их бросали в темницу, забирали оттуда и пытали, а затем снова запирали; и никто не знал, какие еще мучения и когда им еще придется вынести. Палачи не знали удержу:
Страшно слушать, что терпели мученики в Понте: им загоняли под ногти на руках острые тростинки и прокалывали насквозь пальцы; расплавив свинец, поливали этим кипящим металлом спину, обжигая нежные части тела. Некоторым постыдно и бесчувственно причиняли невыразимые страдания во внутренностях и тайных органах. Благородные законопослушные судьи, выставляя напоказ свои способности как некую мудрость, с великим усердием придумывали, какую бы новую пытку изобрести, и старались превзойти друг друга, словно в состязании за награду.
[300]
Но кроме этих судей были и другие, описанные тем же автором, которые изо всех сил старались избежать жестокостей и массовых волнений, несмотря на провокации христиан. Они попросту записывали, что христиане в их городе принесли жертву, вне зависимости от того, было это или нет, или принимали на веру показания с чужих слов: им было достаточно, чтобы были в порядке записи. Один судья придумал двусмысленную формулировку для принятия жертвы: христианин должен был совершить жертвоприношение «единому богу», без дальнейших уточнений сущности этого божества. Некоторые приказывали силой подтаскивать христиан к алтарю и заставлять их бросить на него щепотку ладана, словно непослушных детей, которых тащат на прививку. Зачастую доставалось только самым шумным христианам, которые во всю силу легких кричали, что никогда не приносили жертв и никогда не будут этого делать — да и то им нужно было только заткнуть рот и утащить прочь, как если бы они согласились на жертвоприношение.
[301] В других же провинциях зверства дошли до предела:
