Он взъерошил волосы. А затем достал из нагрудного кармана визитку.
– Вот, – положил её передо мной на стол. – Вдруг. По любому вопросу – я юрист. Неплохой, между прочим. Да и так вдруг чего, Сонь. Мало ли? Обращайся. На обратной стороне – мой мобильный телефон. Личный. В любое время. Мало ли. Правда, Сонь. А мы с Люком будем всегда рады тебя видеть. Правда. Честно. И вдруг ты захочешь его увидеть – в гости приглашаю. Мы ведь можем дружить, правда?
И в этих его словах, в нервно-возбуждённой речи – столько прекрасного, что я обещаю:
– Конечно, мы можем увидеться. И познакомиться ближе. И я с радостью подружусь с Люком. И Вовке моему, я уверена, пёс очень понравится.
– У тебя сын? – хлопает он глазами. Я смущаюсь. Мне и с Костей это враньё порядком надоело. Поэтому открываю рот, чтобы объяснить, кто такой Вовка. Но в этот момент Громов входит в комнату. Взгляд – айсберги нервно стонут в сторонке. Руки на груди скрещены, мышцы бугрятся от напряжения.
И мне не нравится его взгляд. И настроение – тоже. И да, я не уверена, что он будет вежливым и приятным, как с другими клиентами. Что-то мне подсказывает, что сейчас гром и молнии покажутся жалкими спецэффектами на фоне того, что произнесёт или сделает Громов. Фамилия у него говорящая. Не зря же его предкам дали такую.
– Что здесь происходит? – интересуется он бархатным вкрадчивым голосом, и я вижу, как нервно сглатывает Паша. Кадык его дёргается, руки тоже. Красивые руки с длинными пальцами, как у пианиста. Наверное, он бы мог виртуозом стать. Какая жалость, что он юрист.
Костя
Полозова я заметил, как только он порог переступил. Софью из вида не выпускал постоянно. Я усиленно ломал голову, как бы её отсюда забрать и какую работу предложить. Или нет. Кого подговорить дать ей работу. Чтобы удобная, высокооплачиваемая (вообще не вопрос провернуть подобный момент) и максимально безопасная.
В женском монастыре – вполне бы подошло, но я понимал, что это просто собственнические замашки, поэтому я с ними активно боролся, но ревнивец внутри меня периодически побеждал. Суровый факт. Именно поэтому я не спешил, перебирая все доступные мне варианты.
Знакомых бизнес-вумен у меня практически не было. Настолько, чтобы я мог уговорить и провернуть дело под кодовым названием «работа для Софьи», и быть спокойным, как Будда, что никто в её сторону косо не глянет. А мужикам я не доверял. Как увидят они мою Соню, так я и потеряю покой и сон. Нет уж. Увольте.
Как, оказывается, одна хрупкая девочка, может весь мир перевернуть и хлопот добавить. Но мне всё нравилось. Это вдохновляло на подвиги и заставляло шевелиться, думать, искать варианты. Да и перед Вовкой было неудобно: я ему новый садик пообещал, а на поверку оказался лгуном, беспомощным слизняком, не способным плёвые вопросы решить. В общем, занят я был по самую макушку.
Вечер в «Лагуне» выдался фееричным, поэтому я немного собственный контроль ослабил. У меня для этого Сёма есть, в конце концов. Это его прямые обязанности – за порядком следить, ну, и заодно за Софьей приглядывать.
Как оказалось, Сёма оплошал. Соня ушла передохнуть, а следом за ней исчез и долговязый дрищ Полозов. Пополз, видать, за Соней вслед.
Если сказать, что я разозлился, то ничего не сказать.
Злился я на Семёна, что не уследил. Злился на себя, что не приглядывал, понадеявшись на профессионализм некоторых. А пуще всего пылал яростью в сторону этого кузнечика с длинной шеей. Пора бы ему коленки местами поменять, чтобы не отирался возле моей невесты и не делал мне нервы.
Хуже всего было то, что я невольно подслушал часть их разговора.
Он ей встречаться предлагал и дружить. Дружок хренов. А Соня моя соглашалась. И даже про сына рассказала.
В общем, дожидаться, до чего они ещё там договорятся, я не стал. Ворвался. Точнее, вошёл, но в собственном воображении я врывался и расстреливал из ручного пулемёта пиявку Полозова.
Дрищ струхнул. Можно было даже не смотреть на него, чтобы это понять. Соня сидела на стуле и смотрела на меня, как на исчадие ада, что вдруг покинуло жаркие страны и выскочило из-под земли, чтобы русскую зиму пугать.
– Я, наверное, пойду, – бормочет этот бледнолицый стебель усохшего баобаба, вскакивает со стула и начинает пятиться. Не к двери, потому что там стою я, а в обратную сторону. Он что, в окно вознамерился выйти? Или Софье на ручки заскочит, как шавка, чтобы спрятали и уберегли его от барского гнева?
– Костя, – обретает дар речи Соня, – ты не мог бы от двери отойти?
Голос у неё спокойный, а сама она напряжена до предела. Если я сейчас захотел бы к ней притронуться – отшатнулась бы и убежала. И это мне совершенно не нравится.
– Мы просто поговорили, – объясняет мне, как потерявшему башку засранцу. Впрочем, она не далека от истины. И я выдыхаю. Делаю шаг в сторону. Полозов опрометью кидается в дверной проём, а я думаю о том, что всегда гордился собственной выдержкой и самообладанием.
Нет, у меня есть темперамент. Не сумасшедший, но достаточно приличный. И мне всегда удавалось сохранять золотую середину, пряча клыки и когти, образно говоря, под вежливый тон и обманчивую мягкость, которая почти никого не обманывала: меня побаивались. Но я почти никогда не позволял себе выходить из равновесия.
А тут я будто с ума сошёл. Со слабой натяжкой я мог это объяснить давней неприязнью к Павлу Полозову. Но точно так меня бесил и Толян. И – уверен – будет выводить из себя любой, кто будет улыбаться Софье и предлагать «дружбу».
Не хватало, чтобы моя девушка «дружила» с разными типами. Знаю я, чем все эти «дружбы» заканчиваются: любой нормальный мужик к Соне подкатывать начнёт.
– Костя, – снова зовёт меня Соня, и я с двери, за которой скрылся этот фанфарон, перевожу взгляд на неё, – ты не мог бы выйти?
«Это ещё почему?», – хочется задать вопрос, но я понимаю, что не буду разговаривать с ней в подобном тоне. Да это и здорово, что я рот не открыл, потому что Соня встаёт со стула, и я вижу, как дрожат её пальцы.
Она их быстренько в кулаки зажимает. Чтобы я не заметил, вероятно, но я глазастый – увидел, успел.
– Ты меня пугаешь, – произносит Соня с дрожью в голосе, и на меня словно ледяной ушат воды вылили. Я вдруг понял, что ещё одна такая выходка, и я её потеряю.
Видимо, это из её прошлого. То, чего я о ней не знаю. Но то, что она напугана – можно и не объяснять. И так видно.
Я опускаю руки, понимая, что так и стоял, как чёртов Рэмбо, смотрю ей в глаза и произношу:
– Прости, пожалуйста.
Она молчит, а мне ничего не остаётся, как выйти вон. Я закрываю за собой дверь и прислоняюсь к стене. Впору головой об неё побиться. Идиот.
И вдруг слышу звуки, что раздирают мне душу.
Соня плачет. Горько, навзрыд. А я стою и умираю. Мне ведь даже войти сейчас нельзя, чтобы её утешить.
