Только в машине, на коленях у Галена, среди набившихся в
лимузин стражей, я сообразила, что это не личный экипаж моей тетушки. Просто
обычный длинный лимузин. Даже просторней, чем Черная Карета, но далеко не такой
жуткий.
Дверца захлопнулась, кто-то дважды шлепнул по крыше, и мы
поехали. Дойл прошелся у всех по ногам и заставил Галена подвинуться, чтобы
сесть рядом с нами, у второй дверцы. С ним никто не спорил. Рис и Китто уселись
наискосок от нас, Баринтус – на откидном сиденье лицом к нам. Рядом с его
сиденьем оставался довольно широкий проход для тех, кто захочет воспользоваться
местами в следующем ряду – в глубине машины. Лимузин не просто так называют
длинным, он длинный и есть.
Шалфей и Никка устроились на еще двух откидных сиденьях
возле прохода, чтобы было где разместить крылья. Поодаль по-турецки уселся
Усна. Он пытался выжать воду из пятнистых волос, на лице написано омерзение.
Может, ко всей ситуации, а может, он просто не любил мокнуть.
До меня дошло, что штаны у Галена тоже мокрые, и трусики у
меня уже пропитываются водой. Я вскочила на ноги и встала почти в полный рост –
вот преимущество быть недоростком.
– Ты меня вымочил!
– Все здесь мокрые, кроме тебя и Баринтуса, –
пробурчал Усна.
Гален поймал меня за руку, потрогал лицо – там, где
подсыхала и уже липла к пальцам кровь.
– Твоя здесь тоже есть?
– Нет.
– Я видел кровь на плече у Холода уже после того, как
вы вымокли, – сказал Баринтус. – Должно быть, свежую, раз она не
смылась водой.
– Я тоже заметил. – Дойл наклонился вперед через
Галена, лицо в свете потолочной лампы блестело от воды. – Ты сильно ранен?
Холод качнул головой:
– Нет.
Я прикоснулась к темному пятну у него на левом плече:
– Сними пиджак.
Он отвел мою руку.
– Рана не серьезная.
– Я хочу сама убедиться.
Он посмотрел на меня потемневшими глазами, темнее, чем я
когда-либо видела, как грозовые тучи. Он был зол, но вряд ли он злился на меня,
скорее на все сразу.
– Пожалуйста, Холод...
Он сдернул пиджак слишком резко и поморщился от боли.
Темными грозовыми глазами посмотрел на Дойла:
– Непростительно, что мы дали выстрелить этому
смертному.
Я забралась на сиденье Холода, чтобы разглядеть рану.
– Рубашка мешает.
Он ухватил рукав и оторвал его по шву.
– Если бы я выстрелил первым, полицейские могли
заявить, что он и не собирался стрелять.
– То есть ты нарочно дал ему выстрелить? – Холод
не верил своим ушам.
Удивился не он один. Мне объяснение тоже показалось
странным. Наверное, я слишком сильно сжала руку Холода, он зашипел сквозь зубы.
Я пробормотала "Прости" и занялась раной. Пуля прошла навылет. Рана
казалась чистой, и кровотечение уже замедлилось, почти прекратилось.
– Пулями нас не убьешь, а Мерри ты надежно прикрыл. Ее
он не достал бы.
– И ты дал ему подстрелить Холода, – заключила я.
Вот теперь у меня кожа похолодела. Словно страх наконец меня догнал. Будто
дожидался, пока я окажусь в относительной безопасности.
Дойл секунду подумал и кивнул:
– Да, я позволил ему один раз выстрелить прицельно.
– Пуля прошла навылет через мое плечо и засела в стене,
Дойл! Если бы он взял чуть ниже, он бы ранил Мерри.
Дойл нахмурился:
– Теперь мне и самому мои соображения кажутся
неубедительными.
Баринтус наклонился и провел рукой вдоль тела Дойла.
Выпрямившись, он потер пальцами, словно потрогал что-то неприятное.
– Чары безволия. Почти незаметные, но липнут к тебе как
паутина.
Дойл кивнул:
– Теперь чувствую.
Он прикрыл глаза на миг, и я ощутила вспышку магии – он сжег
остатки чар. Медленно, неровно выдохнув, он открыл глаза.
– Мало кто может со мной такое сделать.
– Как там плечо Холода? – спросил Баринтус.
– Я не целитель, но рана кажется чистой.
– Целителя среди нас нет, – вздохнул
Баринтус, – и этот недосмотр в другой раз может стоить кому-нибудь жизни.
Я попрошу королеву приставить к тебе целителя.
Лимузин повернул за угол, и я едва не упала.
– Сядь, – сказал Гален. – Если боишься
промокнуть, сядь на колени Баринтусу.
– Неудачный совет, – возразил Баринтус с какой-то
совершенно новой для меня интонацией.
– Почему? – не понял Гален.
Баринтус развел полы кожаного плаща: в паху на его
светло-голубых брюках красовалось темное пятно.
– Не могу сказать, что я совершенно сух.
Настало неловкое молчание, но Гален всегда найдет что
сказать:
– Это то, что я думаю?
Баринтус запахнул плащ.
– Да.
– Что ты скажешь королеве? – спросил Дойл.
Я опустилась на колени между креслом Баринтуса и
подлокотником сиденья, занятого Китто и Рисом.
– Королева ни в чем не сможет его обвинить.
– Королева может сделать все, что ей
заблагорассудится, – сказал Баринтус.
– Подожди, она ведь послала мне стражей как
потенциальных любовников, так?
Ко мне повернулись серьезные лица.
– Ну вот мы и занялись сексом. Слегка метафизическим,
но разве не ее слова, что все, на кого среагирует кольцо, все, кого она ко мне
пошлет, получают право на секс?
Напряжение ушло осязаемо, как вода, что капала с волос им на
лица. Волосы у всех липли к головам, даже кудри Риса и Галена. Чтобы распрямить
кудри, воды нужно немало. Мокрые пятна на одежде виднелись у всех, кто носил не
черное. Сколько же воды выплеснулось с последней волной магии?
– Так я теперь один из твоих мужчин? – почти
забавляясь, спросил Баринтус.
– Если это спасет тебя от смертного приговора –
конечно.
– Только по этой причине? – Он слишком серьезно на
меня смотрел. Я отвела взгляд.
Я думала о Баринтусе как об отцовском друге, о советнике – о
ком-то вроде дядюшки. Кольцо признало его несколько месяцев назад, но даже
тогда я не могла представить Баринтуса в роли любовника. И он на эту тему не
заговаривал.
– Королева разгневается по-королевски, – заметил
Усна. – Она с тобой неделями обсуждала, кого из стражей отправить к
принцессе, кого узнает кольцо.
Он бросил попытки просушить волосы и принялся расстегивать
пуговицы на рубашке, хотя, по логике, сперва ему следовало бы снять наплечную
кобуру.
