— Это откровение свыше и вдохновение.
— Я не против того, чтобы ты играл на лютне, и мне известно, что слуга жаловался на тебя из ревности.
— Я играю для тех, кто говорит мне: продолжай, повтори, клянемся Господом, это прекрасно. Я не играю для иноземцев, которые вспоминают о Боге только когда нуждаются в нем.
— Ты все перепутал и бредишь.
— Я ничего не перепутал и сказал правду.
— Неблагодарный!
— А ты из иудеев!
Ал-Фарйак повернулся к нему спиной и вышел с гордо поднятой головой и с выпученными от гнева глазами.
Он нашел и снял себе жилье, оставил в нем лютню и направился в панегирический орган. Едва он занял там свое место, как пришел посыльный с листком бумаги — на нем были написаны два бейта, которые следовало перевести. Листок был вручен переводчикам-иностранцам, затем их перевод был передан редактору. Наступила очередь ал-Фарйака. Он взял калам и написал:
Сегодня лучшего коня Великодушный оседлал,
а лучше б сел на наши плечи.
Меж нас ни буйных, ни строптивых нет,
и все мы перед ним трепещем.
Редактор, получив перевод ал-Фарйака, нашел, что он соответствует смыслу оригинала, как лоно матери зародышу или как кишечник — отходам переваренной желудком пищи, и что перевод не содержит никаких лишних слов, к чему часто прибегают поэты для заполнения пустот в своих стихах. Он очень восхитился и сказал, что эти два бейта превосходят переводы иностранцев. «Из недостатков, — сказал он, — я усмотрел в них лишь некоторую путаницу смыслов, но это объясняется скорее всего местными нравами, так что оставим все, как оно есть». Однако когда с переводом ознакомились критики, один из них заявил, что слова «буйных» и «строптивых» — синонимы, и одно из них следует заменить. Но редактор с этим не согласился.
На следующий день другой посыльный принес еще два бейта, которые ал-Фарйак перевел так:
Великодушный рано пробудился ото сна,
и вздрогнула земля.
Ты видишь, солнышко лучи в окно его послало,
привет ему даря.
Редактору не понравился второй бейт, не согласующийся, на его взгляд, с первым. Ал-Фарйак объяснил, что он вытекает из первого и связан с ним, так как когда земля вздрогнула, люди испугались, и солнце умилостивило великодушного своими лучами. Редактор возразил, что солнце со своими лучами опоздало — земля уже вздрогнула. Ал-Фарйак настаивал, что в любом случае солнце умилостивило его, но солнце не может встать раньше положенного времени. Слушавшие это объяснение смеялись.
На третий день пришел еще один посыльный с двумя бейтами. Их ал-Фарйак перевел следующим образом:
Великодушный спал, довольный днем вчерашним,
и ни одна не нарушала сон его забота.
Пока он спит, спят демоны и люди, проснется —
станет преступлением дремота.
Редактору не понравилось выражение демоны и люди, он нашел его неуместным, поскольку демоны и люди принадлежат к разным сообществам. Ал-Фарйак возразил, что такое выражение однако же существует и широко известно.
Два бейта, принесенные на четвертый день, ал-Фарйак перевел так:
Великодушный пил и опьянел изрядно,
как ни корил его ученый богослов.
А если богослов настойчивость проявит,
он саблю в ход свою пустить готов.
Редактор возмутился, заявив, что это безобразная гипербола на грани кощунства и отрицания шариата. Ал-Фарйак ответил, что перевел точно по тексту.
На пятый день пришел еще один посыльный со стихами, которые были переведены следующим образом:
Великодушный с возлюбленной в баню пошел —
насладиться вдвоем.
Кто хоть раз растирал их тела,
готов это делать всегда.
Редактор сделал ему замечания по поводу написания некоторых слов, и ал-Фарйак согласился с одним замечанием и не принял других.
Бейты, принесенные на шестой день, он перевел так:
Великодушный подарил сандалии с ноги своей поэту,
сверх меры восхвалявшему его.
Пусть добрым знаком служит это вам, поэтов свора —
богатый не жалеет ничего.
Ал-Фарйаку было указано на то, что последние слова — ложь и обман. Он возразил, что это слова поэта.
На седьмой день посыльный принес строки, которые были переведены так:
Великодушный долго скреб ногтями низ тела своего,
и урожай богатый там собрал.
Прислужники его при этом, кто свистел, кто пел, кто
в барабан бил, кто на лютне играл.
Ему указали на неуместность употребления слова ногти. Он не согласился, сказав, что это слово вполне уместно, особенно в сочетании с глаголом скрести.
Два бейта, принесенные посыльным на восьмой день, он перевел следующим образом:
Блажен цирюльник, бреющий бритвой голову
Великодушного сумасбродную.
Господь руку его направляет, сбривающую
волосы благородные.
Ему было сказано, что слово сумасбродная
не годится для описания головы. Он ответил, что оно вполне годится для описания головы Великодушного и для рифмы.
Бейты, принесенные посыльным на девятый день, были переведены так:
День озарился улыбкою светлою, когда искупался
Великодушный.
И верх и низ его чистотою блистали, чем все поэты
вдохновились дружно.
Этот перевод был полностью одобрен с точки зрения благозвучия и рифмы, за исключением глагола вдохновились.
Бейты десятого дня прозвучали в переводе так:
Великодушный кашлянул, ведь может с любым из нас
произойти такое.
Кто станет утверждать, что кашель не угрожает
славному герою?
Редактор придрался к значению глагола кашлять
. Ал-Фарйак возразил, что он употребляется не только в разговорном, но и в литературном языке в том же значении.
На одиннадцатый день посыльный принес бейты, которые ал-Фарйак перевел так:
Чихнул Великодушный — и мы заплакали горючими слезами,
и содрогнулись небо и земля.
Господь не допустил второго чиха, дабы его владенья
не погибли зря.
Принесенные на двенадцатый день были переведены следующим образом:
