— От дыры в душе своей. Тёмной дыры.
— Это ещё серьёзней, Мраков.
И Захаров погладил Никиту по скуле.
— Но я свою тоску люблю, Игорь, — заметил Никита.
— А вот это втройне серьёзней, Мраков.
— Выходит, три главные причины?
— Три главные, если ты мне ещё чего-то недоговорил…
Мраков заплакал. Захаров обнял его за тоскливую, шарообразную голову и поцеловал в лоб.
— Я буду обучать тебя, Никита, — прошептал он. — Каждой ночью теперь приходи ко мне. Я обучу тебя счастью от того, что ты есть…
— Спасибо, Игорь, — пробормотал Мраков и исподлобья взглянул на луну.
Они поцеловались три раза. Мраков встал на ноги, и они расстались на этом.
С этого времени началось обучение Мракова счастию собственного бытия. Слух об этом сразу распространился по коммунальной квартире, и все как-то сразу затихли, узнав, что воет Игорь не от удачи и всяких пустяков, а от себя самого, от счастия, что он есть. Это моментально и в лучшую сторону изменило к нему отношение соседей.
— Что он, жлоб какой-нибудь поганый, чтоб быть счастливым от денег и тому подобных эдаких успехов, — говорил на кухне Акимыч. — Если он от своего нутра счастлив, значит, он наш человек.
— Не просто от нутра, а от духа, от сознания внутри, — поправила его золотоволосая Таня.
— Ну, ты у нас вообще эдакая… Хорошая, — неопределённо возразил Акимыч. — Ишь куда повела…
— Мы с сестрой завсегда несчастные были, — чуть-чуть заплаканно высказалась Наталья. — А всё равно, где-то мы счастливые. Потому что есть во всех нас что-то такое…
— Пусть Никита скорей обучится у Игоря, как получать счастие от самого себя, от того, что ты есть, — вставила её сестра Катя.
Старушка Нежнова так и юркнула к себе в комнатушку от таких разговоров, а Жени Куликова на кухне не было.
Воцарилось молчание.
А потом старушонка высунулась, приоткрыв слегка свою дверь.
— И пущай скорее обучает! — тоненько прозвенела она. — А то вон Петя-то Тараканов повесился над плитой в кухне, а если б научили — то и сейчас бы он жил и пиво пил… Как бы не опоздать с этим-то обучением!
Никита Мраков, который сидел во время этого разговору посередине кухни на столе, покачал головой и задумчиво буркнул:
— Нет, Петю Тараканова уже ничто не могло спасти. У него ум другой был.
Акимыч так и подпрыгнул:
— А я и говорил! Раз после его смерти тараканы разбежались — значит, он особый человек был!
Никита добавил:
— Я хотел с ним дружить, но он меня боялся и всё время говорил: больно мрачен ты, Никитушка!
И с этого дня началось обучение Никиты. Происходило оно ночью, и особенно успешны были безлунные. В первые ночи Игорь, прильнув к уху Никиты, что-то долго-долго ему шептал. А потом пошло, но не совсем как по маслу.
Главную суть Никита вроде бы ухватил и однажды передал это самому себе вслух в таких словах:
— Значит, внутри нас есть такая жизнь, которая сама по себе есть тайное благо, не умирает она никогда, всё сгниёт, а она — нет… И ежели её ухватить и понять, то будешь выть, если…
И тогда, наконец, Никита насторожился и спросил Игоря:
— А почему же ты рекомендуешь выть, Захаров?
— Чтобы не сойти с ума от счастия внутри, вот почему, — тихо и проникновенно ответил ему Игорь. — И ты, Никита, тоже со временем выть будешь… Иначе ненароком свихнёшься, узнав, какое в тебе есть бытие.
И на седьмую ночь Мраков, кое-что осознав, завыл.
Все спали, дело было глубокой ночью. Два необъяснимых и сверхчеловеческих воя раздавались из одинокой комнаты Захарова. Была она на втором этаже, и на уличных псов этот вой мистического счастья навёл сверхъестественный ужас, и они разбежались куда попало. Но люди вокруг не просыпались. Выли они так, Захаров и Мраков, около часа. Но в вой Никиты иногда входили искусственные нотки.
И Игорь заметил потом:
— Я чувствую, что сомневаешься ты, Никита, что счастие и блаженство твоё — внутри тебя и ни от чего не зависят. По вою твоему это ощущаю…
— Не в етом дело, — наклонил голову Никита. — Не в сомнении заноза, Игорь. Мрак я люблю, вот что… А в счастии мрака нет…
— Это очень серьёзно, — ответил Игорь. — Но мрак мы подавим.
— Зачем? — удивился Никита.
— Чтоб ты полностью, но веки вечный счастлив был.
— Зачем?
Но Захаров снова повторял ему учение о созерцании внутреннего бытия и осознавании его. Через месяц Мраков оставил свою недоброжелательность к луне и не обращал на неё внимания.
— А тёмную дыру в душе твоей мы зашьём, — таинственно улыбался ему по ночам Игорь. — И никто оттуда не появится, и никто туда не провалится… Ладушки?!
— Ладушки! — смиренно отвечал уже изменившийся в чём-то Мраков.
И вой их двойной становился всё чище и просветлённей.
Но даже и тогда импульс мрака вдруг охватывал Никиту, даже посреди обучения.
— Я тебе и объяснить это не могу, Игорь, — сказал однажды ему Никита, покаявшись. — Самое крутое во мне — это когда я пить собственную кровь хочу.
— Ужас! — как-то светло ответил Игорь.
— Это бывает так. Запрусь, бывало, я у себя в комнате, — продолжал Мраков. — Вылью из себя полстакана крови как бы себе на опохмел. И выпью, не откажусь.
— А дальше что?
— А дальше дело не просто в крови, Игорь, — угрюмо ответил Мраков. — Сознаю я вдруг, что это не только кровь моя вылилась, а какой-то провал в душе обнажился, и из провала этого тени жуткие в душу мою входят.
— Какие?
— Тени совсем мне ещё не понятного и не известного. И поглотят они меня, боюсь. Но ведь я люблю их в то же время, Игорь. По-особому люблю, по-страшному. И как только эта страшная любовь мной овладевает, они опять уходят — в чёрную дыру души моей бесконечной… В животе — кровь, в душе — бездна, провал… Вот так-то, Игорь. Не ожидал эдакого от меня?
И Мраков замолчал. Захаров обнял его и сказал:
— Велик ты, Никита, велик!.. Пусть только об этом никто не знает… Пусть принимают тебя за… А работать будем дальше.
Так открылся ему Мраков.
Соседи уже стали беспокоиться: как, мол, идёт учение и не пора ли Никите им эти тайны о внутреннем бытии передать… Но Мраков пока всё отклонял и отклонял.
— Рано ещё, детки, — говорил он.
…Но с тех пор обучение Мракова стало продвигаться успешней. Его угрюмое лицо просияло тайным блаженством. Но бездну в душе его Игорь закрыть не мог…
И ночью во время глубинного сновидения чей-то голос возник, и раздалось:
