Но нос сидел гвоздём в мозгу.
Ледяной ужас прошёл по её жирному телу, когда она вдруг услышала, что в комнате, где лежал нос, явственно чихнули.
Её объял такой страх за себя, что, схватив почему-то сумку с деньгами, она истерически выбежала из квартиры, туда, к солнцу, в мир, к Божеству…
— Если уж они чихнули, — бормотала она, трясясь, сбегая с лестницы, — то и убить могут, нос-то без головы.
Вышла на улицу и вздохнула во всю родную, толстую грудь. «Хорошо, — решила она, — но надо выпить. Иначе не переживёшь. Чёрт с ним, с Николаем, раз он от носа отказался. Хоть милицию вызывай».
Быстро прихватила водочки. «Для свадьбы, сынок», — опасливо сказала она молодому продавцу, посматривая на его нос.
Пила в подворотне, прямо из горла, грамм 100 сразу выпила и, почувствовав в утробе утешение, умилилась.
«Я ещё не сумасшедшая, — почему-то подумала она, упрятав водяру в сумку. — А вот теперь по-настоящему хорошо… Брюшко у меня больно нежное… а нос? Тот нос?»
В недоумении радостно-мрачном поехала Фрося на трамвае, сама не зная, куда. Для уюта чуть-чуть отхлёбывала из бутылки. Уже наступал рабочий день. И вдруг её пронзила мысль: а мужа-то нет, нету, один нос остался. Что делать!!! Что делать?!! Кого целовать? Кому звонить, куда писать?!
И решила позвонить Нюре — любовнице Николая Николаевича. Нюра уже лет 15 была любовницей Николая Николаевича, а Фрося была за ним замужем всего лет 10. И Фрося уже как-то привыкла к такому положению. Сама не зная, почему, терпела где-то Нюру, как почти родную сестру.
Нюрка, такая же пышная толстуха, как и Фрося, подошла к телефону не сразу, валялась на своей перине.
Обрадовалась, услышав Фросин голос, и тут же спросила:
— Как наш-то?
— Пропал.
— Куда пропал?
— Не знаю. Один нос остался.
— С носом?
— Не с носом, а нос от него один остался, — дико завизжала вдруг в трубку Фрося. — Понимаешь, дурра, один нос на тумбочке стоит, и больше ничего…
Нюра, однако, была жалостливая и, решив, что Фрося от тайной ревности сошла с ума, сказала, что надо встретиться немедленно и обсудить. Встретились на трамвайной остановке.
— Ты хоть меня любишь, Нюрка, — зарыдав, бросилась Фрося ей на шею.
Нюра ошалела.
— Ты объясни толком, куда что делось и что с тобой.
— Нюр, да ты мне не поверишь, подумаешь, я с ума сошла, давай вместе поедем, и ты сама посмотришь на его нос.
— Давай. Дурёха, а у нас плоть ведь одна, потому что Коля тоже один. Я тебя как сестру люблю. А сколько лет вражды зазря было?! А?! Поедем, поедем и всё разрешим.
Нюра беспокойно оглядела Фросю. Доехали благополучно, порой от страха целуя друг друга. У Фроси, когда открывала дверь, явственно дрожали пухлые ручки. Её дрожь передалась Нюре.
Толстухи осторожно вошли в квартиру.
Везде была мертвенно-дикая тишина, но вещи были на местах. А вот носа не оказалось.
— Где нос-то? — разочарованно пискнула Нюра.
Фрося огляделась, облегчённо вздохнула, потом открыла дверь в столовую и замерла — нос был уже в столовой, на буфете, среди кофейных чашек, на виду.
— Умру!.. — завизжала Фрося.
Нюра подскочила и, обняв её, воткнула взор в нос. По твёрдости характера она не упала.
— Что будем делать-то?! — закричала Нюра.
— Разума больше нет, вот что, — ответила Фрося и чуть-чуть побелевшими глазами посмотрела на подругу. — Если признать, что разума нет, то ничего, жить дальше можно, Нюр.
— Ха-ха-ха! — Нюра залилась истеричным смехом. — Я понимаю тебя. Но нос-то Николая? Давай поближе посмотрим.
— Боюсь.
— Думаешь, чихнёт?
— Думаю. Он уже чихал.
Нюра взбесилась.
— Давай не думать, Фрось. Что толку в раздумии-то? Ну, что его зарезали, а нос оставили на память — это же бред. Значит, и всё бред. Пойдём чай пить. Ну, чокнулись мы с тобой вместе от любви к Николаю, вот Господь нос и пожалел, один нос его оставил. Что толку в раздумии, что ни есть, всё к лучшему, Фрось!
Фрося вдруг как-то даже оживилась.
— Я, Нюрк, только при ём пить не буду. Лучше в кухне попьём.
Толстушки вошли в кухню и стали хозяйничать. Мигом на столе оказался пузатый расписной русский чайник, с цветочками чашечки и деревянные ложки для мёду, как в деревне самовар, к тому же чай был душист, а когда Фросенька вынула из сумочки водочку, Нюра совсем расплылась от добродушия.
— Что мы, две гусыни, можем понять о мире? Ничего! — умилялась Нюра, хлобыстнув рюмку блаженного напитка. — Ну, пропал муж и полюбовник, а дальше-то что?
— А дальше одному Богу известно, а не нам, дурам, — вздохнула Фрося.
В это время издали громко чихнули. Фрося побледнела, как труп, но Нюра, напротив, вдруг осмелела, даже совсем неожиданно для себя.
— Я тебе вот что скажу, Фрось, — начала она, опрокинув уже стаканчик. — Пущай чихает. Всё-таки, значит, он живой. Мёртвые не чихают.
Фрося посмотрела на неё своими голубыми глазами и промолвила:
— Экспертиза нужна, Нюр. Или мы сумасшедшие, или нос. Надо кого-то пригласить.
— А кого? У меня ещё один полюбовник есть, может, его?
— Ладно, охальница. Научных работников, думаю, надо пригласить.
— Психиватров, что ль? Или физиков?
— Нет и нет. Людей не надо. Я вот думала-думала и придумала. Собачонку надо пригласить.
— Какую собачонку? Ты что?
— Обыкновенную. Понимаешь, люди сейчас все сумасшедшие какие-то. У всех, кого ни возьми, одни галлюцинации и бредок. А собачонку не обманешь, — и Фрося хитро подмигнула подруге, лицо которой совершенно расплылось от внутреннего жира, чая, печенья и водки.
— Ох, и мудрая же ты, Фрось. Да нашу собачонку. Дружка и надо пригласить. Ведь когда Николай Николаевич у меня ночевал, Дружок всегда к нему ластился и признавал. А чужую собачку чего приглашать — не вместит. Надо своего. Если признает нос за нос, значит, мы не мечтаем. А просто такая уж жизнь, — и Нюра развела руками.
— Вези Дружка немедля, я ещё за портвешком схожу. Одна я тут боюся оставаться, — пискнула Фрося.
— Бегом!
И толстушки, как бешеные, понеслись, Нюра за Дружком, Фрося — в дальний магазин. Встретиться договорились на мосту. Дружок был принесён под мышкой. Был это маленький пёсик, с добродушно-недоверчивыми глазками. Фрося накупила целую сумку винца — запаслась.
Теперь уже посмелее они открывали дверь. Не решаясь войти в комнату, пришли на кухню. Но дальше произошло что-то уму невообразимое (впрочем, Фрося ведь сама стала отрицать ум). Дико завизжала собачонка Дружок и кинулась из рук Нюры неизвестно куда. На кухонном столе, перед взором только что объедавшихся там подруг, полулежал нос Николая Николаевича, как раз между недоеденными кусочками колбасы и хлебца.
