«И это в наше-то время, — озлился вдруг Павел. — Когда страна вот-вот взорвется. Когда у всех нервы на пределе. Хамы стопроцентные, эгоисты, жрут, пьют, и, знай себе, одно бабье на уме… А Россия…»
Впрочем, баб было не поровну.
«А одеты, кстати, плохо, — заметил про себя Павел. — А где же старичок все-таки, пухленький мой…»
И он пошел искать старичка. Но его не было. Спросил: «А Безлунный-то где?» — но от него отшатнулись. «Опять что-то не то, — заскулил про себя Павел. — Но что „не то“: кругом так обыденно, даже скучновато. А еще соблазнял чем-то необычайным, старикашка поганенький… Где оно, необычайное, здесь? Да его тут с огнем не сыщешь. Если б не водка, совсем тут скиснуть можно», — подумал Павел.
— Хочу необычного, черт побери! — внезапно крикнул он на весь коридор.
— Какой же вы нервный, — улыбаясь, к нему подошла прелестная девушка лет двадцати. — Вера Малинина, — представилась она, — дочь хозяина этой квартиры, Малинина Петра Никитича, как вам известно.
«Ничего мне неизвестно», — подумал он. Вера вопросительно посмотрела на него.
— Мы же справляем такой день! Отец получил большую награду, повышение и орден. Кругом друзья, родственники, коллеги. Но мы и незнакомым сейчас рады, кто пришел косвенно, от друзей…
Павел слегка кивнул головой, не отводя взгляда от девушки, от ее нежных голубых жилочек, от глаз, полных власти жизни, от сияния неведомого света в них…
— Я и есть такой, — смущенно буркнул он. Девушка тихо рассмеялась.
— Я поняла это. Смотрите — там мой дядя Валерий Никитич, а за ним моя мама Анна Кузьминична — видите, какая красавица, с бокалом вина… А вы от кого?
— От Безлунного…
— Не знаю такого. Но неважно. Наверно, какой-нибудь папин сослуживец.
Девушка до глубин каких-то все больше и больше нравилась Павлу. Мелькнул опять благодушный паренек, опять почему-то хлопнул Павла по заднице и озорно подмигнул ему.
— Чего он хочет от меня? — подумал Павел. — Педераст, что ли? Нет, не похож. Просто шутник какой-то.
И он тут же забылся: уже вовсю действовало добротное, обжигающее вино. Водку он больше не пил, и вообще Далинин был крепок в отношении алкоголя, устойчив на ногах и не при таких дозах. Потому и решительно обнимался с кем попало, чего-то восклицал, кого-то обозвал лучшим другом, другого — родным братом, но при этом у него возникло и не покидало более, то затаенно-, то явственно-непонятное чувство тревоги, беспокойства и вообще какой-то серой мути, провала, хотя, вроде бы, все было ясно. Было трудно с этим чувством обращаться к кому ни есть с ласковыми словами, но помогал, как всегда, алкоголь.
Наконец в сердце явно вселилась совершенно уже неожиданная влюбленность в эту Веру. Уж очень она была чистая, как ребенок, таких он давно не видел, и чем-то задела она забытые им, скрытые уголочки его сна и сознания. Вера часто возникала рядом с ним.
— Вы какой-то странный, Павел, — вдруг сказала она ему. Павел искренне удивился.
— Это еще что? Почему?
— Я так чувствую. Но определить не могу. Что-то в вас есть чуть-чуть не то.
— Да это вы тут все чуть-чуть не то, — слегка возмутился Павел, — а вовсе не я. Я тоже это чувствую.
— Какие глупости! Что в нас странного?
— Все равно, — вдруг выпалил Павел, — все равно, ведь я в вас уже чуточку влюблен…
Вера мило и неожиданно покраснела.
«Ну и ну, еще находятся девушки, которые лет в восемнадцать-двадцать краснеют, — подумал Далинин. — И это в наше время! Какое очарование!»
…Вскоре он потерял Веру. Закрутил вихрь из нелепых слов, речей, в чем-то даже непонятных Павлу, лиц, дружеских улыбок, неожиданных ссор, мелких недоразумений. Он не заметил, как пролетело часа два, голова мутнела, все смешалось, позабылось, и вдруг где-то в сторонке, на кухне, удаленной коридорчиком от комнат, он, захотев найти что-то вкусное, столкнулся один на один с молодой женщиной по имени Алина. Еще минут десять назад он положил на нее глаз, где-то в гостиной, — телесно она была как раз в его вкусе, толстенькая, сладкая, с белой обнаженной шеей и нежными пухлыми руками. И здесь, наедине с ней в кухне, дикое, непреодолимое желание овладело им. Он готов был разорвать, съесть эту родную плоть, по имени Алина, выпить, вылизать ее пышненькие подушечки-груди, измять… Пьяная Алина была ошарашена, чуть-чуть сопротивлялась, но быстро поддалась. Он овладел ею в большом стенном шкафу, «чтоб было не видно», как он глупо пробормотал. Их мгновенный сладострастный вопль никто к тому же и не слышал за общим шумом…
Но после наступил срыв. Алина расплакалась еще в стенном шкафу. Паша вышел из стенного шкафа тоже сконфуженный и, несмотря на довольство, чем-то пришибленный и немного протрезвевший. Такой дикости с ним еще не случалось; вдали стучали ложками, вилками, слышался смех, опять произносили тост… К тому же, к его стыду, в голову полезла мысль о Вере, такой чистой, чарующей, и в которую он был к тому же чуточку влюблен…
— Вот те на, — ошарашенно бормотнул Паша и съел бутерброд.
Алина ускользнула в ванную.
Паша пошел к людям, уши были красные, как флаги. Он ничего не понимал. К тому же, восклицания, слова, которые здесь раздавались, стали раздражать своей неадекватностью. Чтоб заглушить все, выпил подвернувшиеся на столе грамм сто: чего — непонятно.
«Питье-то какое-то архаичное, — подумал он. — Но как же Вера, Вера… Что за кошмар я совершил… Чтоб мне провалиться… Где Вера? Где она?»
Пьяная мысль осенила его:
«Надо извиниться перед Верой. Стать на колени и попросить прощения».
Но потом утих.
«Такая чистая русская девушка, — бормотал он. — Что же мне теперь делать?» Вера была где-то в стороне. Изредка мелькала Алина, бросая на него злые, растерянные взгляды: к тому же она все время прикладывалась к водке. Павел и ее жалел, но все это было несовместимо с Верой. «Первый раз в жизни осрамился, — горевал он. — Что делать, что делать?»
Вдруг с ним что-то произошло. Сначала мелькнул парень-шутник, что хлопал его по заду, оказывается, его звали Костя. Потом он открыл дверь, и в квартиру вошла молодая женщина.
В этот момент в сознание Павла мгновенно вошел странный туман, даже нечто похожее на взрыв изнутри, и он невольно пошатнулся. Но что случилось — он не понял. Да, ему плохо, но совсем не так, когда внезапно заболеваешь, он даже не мог определить, что этот удар и туманное безумие заключают в себе. Впрочем, такое состояние показалось ему почти невыразимым, и, пожалуй, безумие — было не тем словом. Скорее, он стал не самим собой — это было жуткое чувство, что он уже не он, что он, Павел, стал посторонним для самого себя существом, каким бывает прохожий на улице. Это было сильнее безумия, он как будто лишился чувства «я»… Но потом на мгновение возникло — как бы над его головой — иное Сознание, а сам он был внизу, маленький и смешной.
