Он понимал, что долго так продолжаться не может, похоже, ему придется так же, как раньше, просто исчезнуть. Ведь в прошлом его знание могло сломать ей жизнь; вопрос в том, сломает ли оно ее сейчас?
Допив бренди, он подошел к стойке регистрации и взял ключ от своего номера. Он решил, что ему необходимо с кем-то посоветоваться, с кем-то, кто знал Поузи относительно хорошо, но мог рассуждать объективно и разумно.
Фредди вдруг подумал, что знает такого человека.
* * *
Поузи смотрела в иллюминатор, самолет взлетал из аэропорта Схипхол. Она провела три чудесных дня, наслаждаясь каждым мгновением. Вечеринка прошла очень весело, и друг Фредди, Джереми, и его очаровательная жена оказались приятными и дружелюбными людьми.
Она поглядела на Фредди, сидевшего рядом с закрытыми глазами.
«Я люблю тебя», – грустно подумала она. В прошедших выходных было единственное удручающее обстоятельство – Фредди вел себя как истинный джентльмен, а ей как раз хотелось, чтобы он хоть раз забыл о приличиях. Явно ощущалось – как это частенько бывало между ними, – что их разделяет какая-то важная тайна.
«Не жадничай, Поузи. Будь благодарна и за дружеское общение с Фредди, не думая о том, чего ему не хватает», – решительно укорила себя Поузи.
Загрузив в багажник их чемоданы, Фредди в полном молчании вел машину в сторону Саффолка, неотрывно глядя на расстилавшуюся впереди дорогу.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила она, заметив его мрачное настроение.
– Извини, Поузи. – Фредди взбодрился и выдал вялую улыбку. – Все нормально. Может, немного устал, только и всего.
Когда они прибыли в Адмирал-хаус, Фредди затащил в дом ее чемодан. Себастиан как раз заваривал чай на кухне.
– Добрый день, путешественники. Как вас встретил Амстердам?
– Чудесно, – откликнулась Поузи. – Извините, но мне нужно, как говорится, попудрить носик.
Когда она вышла из кухни, Себастиан предложил Фредди чашку чая.
– Нет, спасибо, мне пора ехать домой. Но вообще-то, не могли бы мы с вами сходить куда-нибудь выпить? Мне чертовски нужно обсудить с вами нечто важное…
Поузи
Манор Бодмин-Мур,
Корнуолл
Бабочка-парусник (Papilio machaon)
Июнь 1955
– А теперь, по случаю счастливого восемнадцатилетия, мне хотелось бы сказать несколько слов о моей внучке, Поузи. Могу честно признаться, что не могла бы гордиться ею еще больше. И я уверена, что так же мог бы сказать ее отец… и, разумеется, мать тоже.
Бабушка опустила взгляд на меня, и я увидела, что в ее глазах заблестели слезы.
Я вдруг осознала, что слезы на нашей планете не менее заразительны, чем чума, поскольку даже не заметила, когда именно мои глаза тоже наполнились ими.
– Наряду с успешным поступлением в желанный Кембриджский университет и прекрасной сдачей выпускных школьных экзаменов, мне также хочется отметить, что, несмотря на испытания, пережитые ею с тех пор, как она переехала жить к нам, Поузи никогда не потакала своим слабостям. Все вы знаете, как она всегда улыбалась и находила доброе слово для каждого из нас, охотно помогала нам в критические моменты и умела выслушать, понять и успокоить тех, кто нуждался в этом.
– Понимающими ушами, – радостно подхватила Кэти из толпы, собравшейся вокруг меня в саду, и ее случайный каламбур вызвал общий смех.
– Теперь она вступает во взрослую жизнь, и перед ней откроются новые грандиозные горизонты, так давайте же пожелаем Поузи всего наилучшего! Выпьем за нашу Поузи!
– За Поузи! – хором откликнулись гости, подняв бокалы с шипучим напитком. Я поступила так же, не уверенная, должна ли я сама сейчас поднимать бокал, но мне ужасно хотелось пить. День выдался на редкость жаркий.
После первого тоста многие жители деревни начали поздравлять меня лично, а затем все мы угощались приготовленными Дейзи сэндвичами с вкусной пастой, не давая им зачерстветь в июньскую жару.
Тем вечером, когда все гости разошлись, я принялась открывать скопившиеся на столике подарки. Большинство из них были самодельными, и оказалось, что у меня отныне имелось достаточно много носовых платочков с вышитыми на них моими инициалами, мне хватит этих платков не только на три года учебы в Кембридже, но, вероятно, и на всю жизнь. Однако я понимала, что каждый из платочков вышивался с любовью, и меня до глубины души тронула доброта, проявленная ко мне местными жителями. Это даже отчасти заполнило душевную пустоту и досаду, вызванную тем, что маман так и не соизволила появиться на моем празднике. Несмотря на то что ее появление было крайне маловероятно, еще живущая во мне маленькая девочка думала, что бабушка, возможно, хранила ее приезд в секрете, хотя еще месяц назад она мягко сообщила мне, что маман не сможет приехать.
– Милая детка, они отправились в длительный медовый месяц. Она сообщила, что крайне расстроена тем, что не имеет возможности приехать сюда, но прислала тебе письмо.
Письмо от маман еще лежало на подарочном столике, наряду с открыткой бабушки, привязанной ленточкой к завернутому в блестящую бумагу подарку. Судя по размеру и форме, в свертке пряталась какая-то книжка.
– Ну, теперь ты откроешь послание своей матери? – спросила бабушка, вручив мне пухлый конверт.
Отчасти мне хотелось порвать его или сжечь в камине, чтобы избавить себя от мучительного чтения пустых банальностей, адресованных дочери, которую мать не удосужилась навестить в течение десяти лет.
Но я открыла конверт, скрипнув зубами, и удивилась, что после всех моих мудрых самовнушений о том, что надо воспринимать ее такой, какая она есть, на глаза все равно навернулись слезы.
Открытка гласила: «Счастливого восемнадцатилетия!» – и изображала бутылку шампанского с двумя бокалами. Именно такие открытки я получила от многих местных жителей.
«Господи, Поузи! А чего же ты ожидала? Собственноручно написанной акварели?!» – мысленно укорила я себя, взглянув на стандартное поздравление. В конверте имелось еще что-то, но я положила его на колени, пока читала текст на оборотной стороне открытки.
«Дорогая Поузи,
по случаю твоей 18-й годовщины,
с любовью,
Маман и Алессандро.
Целуем».
Увидев его имя, я закусила губу, изо всех сил стараясь подавить очередные напрасные слезы. Я отложила мамину открытку и заглянула в оставшийся на коленях конверт. Сначала мне попалась фотография. На ней была запечатлена маман с едва достающим ей до плеча толстячком. Маман в красивом свадебном платье со шлейфом и в сверкающей диадеме с обожанием смотрит в глаза своего нового сиятельного супруга. Они стояли на какой-то каменной лестнице на фоне огромного дворца. Как я полагала, сие палаццо и стало новым домом моей матери.
