На звонки больше Эвелин не отвечала.
Выдворение на родину что для меня, что для Арджуна обернулось кошмаром, правда, у нас были глубоко личные, индивидуальные кошмары. Солнышку подрезали карьерные крылья и отправили в отпуск. Вроде бы и вины нет, а все одно — в глазах начальства Арджун Бхатия был категорически виноват в резком охлаждении отношений с Галатией. Большой брат рвал, метал и пытался орать на меня.
А я… Наверное, я бы сама на него сорвалась, если бы не накрыло глубокой депрессией, вот только я страдала не из-за карьеры. Так и не удалось узнать, что с Филиппом. Ни один галатийский знакомый даже не стал говорить со мной. Нет, не о благополучии Маруа, а в принципе, словно бы я теперь прокаженная или преступница. Каким бы образом я ни пыталась узнать, выжил ли Филипп Маруа, натыкалась на глухую стену, через которую попросту не могла пробиться.
Спустя месяц неизвестности, начало казаться, что даже известие о смерти любовника могло бы стать благом. Все лучше, чем бесконечная пытка ожиданием, что не заканчивалась и не заканчивалась.
Я практически перестала выходить из дома, ничего не хотела, как будто и не жила…
Родители переживали жутко, да и брат нервничал из-за моей безмолвности и отрешенности, которой я пугала всех окружающих. Что характерно, о моем недоромане с Маруа дома знали, но чем все завершилось, даже не догадывались, так что подозревали что-то тривиальное, вроде того, что коварный развратник разбил мое девичье сердце.
Дошло до того, что матушка попыталась вывести меня за ужином на откровенный разговор.
Папа глядел на меня и украдкой вздыхал, как и мама, как и Адриан.
— Милая, может, тебе стоит поделиться? — осторожно осведомилась мама, которая все еще искренне верила, что у дочери от матери секретов просто нет и быть не может. Значит, я была просто обязана все ей рассказать.
— Определенно нет, мама. Мне не нужно ни с кем делиться, — безапелляционно заявила я, продолжая завтрак как и положено приличной и благовоспитанной девушке.
Вот только хотелось расколотить посуду, устроить скандал и сбежать в свою комнату, чтобы дорогие домашние не сверлили меня вопрошающими взгядоами.
— Я шею Арджуну сверну! — воскликнул разгоряченно Адриан, который закономерно назначил крайним в сложившейся ситуации именно Солнышко. — Сперва он Брендоном играл, теперь вот над тобой поизмывался!
Большой брат, конечно, ангелом не был… Вот только переживала я точно не по его вине, да и не по чьей вине, если подумать. Просто сердце было не на месте с того момента, как вернулась домой.
А то если … что если он уже умер? И мне просто никто не рассказал?
— Вот Арджун тут точно совершенно не при чем, — фыркнула я, подкладывая себе картофеля.
Здесь вообще никто не был виноват, кроме Лефевра, которого торжественно похоронили. Новость о его кончине быстро разлетелась по новостям и, что характерно, нигде не было указано, что смерть светлого мага была насильственной. Официально сообщалось об инсульте. Наверное, в этом был какой-то смысл…
О Филиппе Маруа снова ни единого слова. Впрочем, о нем вообще исчезли все упоминания из Сети, словно бы его никогда не существовало. Ни одного упоминания на сайте министерства внутренних дел, ни одного упоминания на сайте университета, который Филипп закончил.
Пустота.
Я решила уже сама поехать в Галатию, но в визе мне отказали тут же. Поехать как дипломат я уже не могла. Проклятый замкнутый круг, и выхода нет…
Еще спустя неделю я не выдержала и поехала к Арджуну, надеясь, что хотя бы его сил и связей хватит и друг сломает эту чертову информационную блокаду. Ну разве же о многом я просила? Мне просто нужно было узнать, жив Филипп или мертв! И этого бы хватило, чтобы успокоиться и прийти в себя.
Пока добиралась до дома Солнышка на такси, погода успела испортиться, стала совершенно осенней, и это показалось знаком чрезвычайно дурным. Словно сами небеса кого-то оплакивали. Выбросить из головы эту мысль упорно не удавалось.
Арджун как и все это время по большому счету проторчал дома в расстроенных чувствах. Проще говоря, Солнышко бесился, поэтому и меня он встретил до крайности неласково, не забыв напомнить, что мне говорили не связываться с Маруа, и не единожды. За окном как будто еще больше потемнело. Мелкая морось обернулась настоящим ливнем.
Я заставила себя не скрипеть зубами и смиренно попросила Большого брата о помощи, состроив самое жалобное выражение лица, какое только могла изобразить. И ответом мне стало категорическое «нет», которое я отказалась принимать.
— Я умоляю тебя, Солнышко! — едва не рыдая обратилась я к другу. — Ты ведь можешь все! Узнай, что с ним, о большем не прошу!
В Арджуне была моя последняя надежда… Которая как-то не спешила осуществляться.
Солнышко кривился едва не брезгливо, мои слезы его, очевидно, не особенно трогали, куда больше беспокоила собственная уязвленная гордость.
— Ты переоцениваешь мои силы, Бель, — тяжело вздохнул Арджун с откровенно скучающим выражением на породистой морде. — Что могу я из Вессекса? Да признаться, и не из Вессекса… Понятия не имею, что там такого стряслось, но выставили нас поганой метлой… Словом, забудь о своем бывшем. Ты же умеешь это делать.
Казалось, мне кто-то сжал горло.
— Не могу просто забыть, Арджун, — прошептала я, давясь рыданиями. — Я жить не смогу, не зная, что с ним. Помоги мне!
Бхатия неодобрительно покачал головой.
— Давай без лишней драмы, Бель. Из тебя так себе безутешная страдалица, ты для этого слишком расчетливa.
В этот момент мои бедные нервы сдали окончательно, и я залепила Арджуну такую пощечину, что у самой рука заныла. Голова совершенно растерявшегося Солнышка мотнулась из стороны в сторону.
— Ну что за королева драмы, в самом деле… — прошипел друг разозленно. — Уж я в покушении на Маруа точно не замешан никаким образом! И не виноват в том, что теперь любая информация о нем недоступна. Разбирайся сама!
Я бы разобралась… Но как?!
Из дома Арджуна я вышла, изрыгая самые страшные проклятия, какие только удалось вспомнить, а память не подводила меня никогда. Казалось, так все и останется — я никогда не узнаю, что на самом деле стряслось с Филиппом, и то будет мучить меня до конца моей злосчастной жизни.
И когда я выходила из дома Солнышка, дрожа под ледяным дождем, показалось, словно бы кто-то буравит меня тяжелым недобрым взглядом.
Дом уже был не домом — узилищем, в котором я стала добровольной узницей без надежды на помилование. Родители искренне считали, все дело в крайне неудачном романе, брат так думал тоже и пусть и волновался за меня, но не так чтобы слишком. А я… я не собиралась разубеждать, и просто молилась стоя на коленях, прося господа о спасении жизни Филиппа Маруа. Никогда не была истово верующей, но у кого просить помощи и защиты, когда помочь больше никто не хочет или не может. Я преклоняла колени и в собственной спальне, и в близлежащей церкви, в которой сухонький священник, за кого просит заливающая слезами прихожанка едва не каждый вечер. Но исповедоваться я не собиралась.
