Впрочем, менеджер так орал, что легко перекрывал стрекот швейных машин.
— Ты! Ты откуда такой вообще выродился? Из-за периметра? Из тамошних тупых? Ты чего, отчужденец? Почему размеры не сходятся?! Ни один!!! Отвечать теперь кто будет? Я? Или, может, мой старший? Или Сам?.. — он показал глазами куда-то вверх.
Краем глаза Пэм видела, как менеджер трясет перед носом Мэнни рабочим планшетом. Старший смены открывал и закрывал рот, а потом, видимо, дождавшись, когда начальник сделает вдох перед очередной тирадой, затараторил:
— Мистер Далмон, я всё проверял! Я дважды запрашивал точные размеры! Что я, не понимаю, что для детей не шьют форму, как на здоровых ГБРовцев? Знаю, нет у них таких размеров, но на оба запроса мне пришли именно эти размеры. А в задании сказано: «Размеры получить из инфосети по запросу номер…»
Дело говорит Мэнни. Тогда весь цех удивился, зачем делать одежду для детей от семи до тринадцати лет взрослых размеров. Пэм ещё пыталась представить, как её будут подгонять под ребятишек, и никак не могла. Опять же заказ пришел из интерната для детей работников ядерной сферы. На таких не экономили и прежде не заказывали форму с запасом «на вырост». Но тут совпало всё — качество материала и фурнитуры, дизайн, комплектность… Только размеры оказались какие-то дикие. Мэнни дважды перепроверил — нет ли ошибки. Сказали — нет.
А оказывается, всё-таки что-то наверху перепутали. За последние полгода уже второй раз. По зиме машинки скачали себе новую прошивку, от которой пошли вразнос. В чем причина, выяснили быстро, вот только виноватого не нашли. Техи откатить прошивку не смогли, но и c производителем связываться не стали, наверное, побоялись обвинений в непрофессионализме…
Пришлось швеям регулировать машинки каждые два часа. Перерабатывали тогда страшно — спали прямо в цеху, и всё равно не успели выполнить заказ к сроку. Старшего смены в итоге уволили. Потому Мэнни сегодня и употел с головы до пят. Работа у него нервная. Но хоть прибыльная, лишись такой — мигом спесь растратишь.
Менеджер и старший смены ещё что-то поорали на галерее, то есть менеджер орал, а Мэнни, когда возникали паузы, оправдывался. Голова от них у Пэм разболелась ещё сильнее. А главное, стало совершенно непонятно — работать дальше или нет? Она на всякий случай остановила машинку и сделала вид, что проверяет качество швов.
Мэнни прилетел весь красный после взбучки и сразу начал орать:
— Чего вылупились? Додсон, хватит уже сверхзанятость изображать, подняла свою задницу и пошла к раскройщикам за деталями!
Памела кивнула и с облегчением встала. Уж лучше к раскройщикам. Они, конечно, сейчас будут вопить и ругаться — раскрой-то сделан, а подгонка к пошиву и комплектование ещё, наверняка, не закончились — слишком рано. Потому Мэнни и не хочет идти сам, а посылает Пэм, но какая, в сущности, разница, кто на тебя орёт? Зато там нет грохота машинок. Может, хоть голова пройдет…
Увы, голова не прошла. Вместо этого начало разрастаться чувство глухой тянущей тревоги. Весь остаток дня у Пэм холодели руки, в груди всё мелко-мелко дрожало и во рту постоянно пересыхало.
Когда она вернулась, Мэнни, конечно, на неё сорвался. Да и не только на неё, всем досталось. А приказ о покрытии затрат за счёт виновников спустили к концу смены. Женщины слушали и беспомощно переглядывались. Полгода работать по самому низкому коэффициенту… Зимой за просрочку всего на месяц оштрафовали, а тут… Ну да, дети ядерщиков — не ГБРовцы…
Уставшие и молчаливые швеи оставляли свои рабочие места. Говорить не хотелось. У Сони в глазах и вовсе стояли слезы. Никто не возмущался. Все понимали — результата нет, убыток есть, надо как-то его закрывать, чтобы показатели у фабрики сошлись. И если в прошлый раз техи отделались выговором, то на этот оплату урезали и им. А выговор объявили администрации. Обидно было лишь одно: главные шишки, как обычно, достались швеям.
Вот тогда впервые острая обида на несправедливость поднялась у Памелы горечью к самому горлу. Пэм экономила каждый кред, отказывала себе в малейших, даже самых жалких удовольствиях, но при этом всё равно едва сводила концы с концами! Одно лишь радовало — сын вырос, и уже не требовалось копить деньги на поездки к нему в интернат. Если бы такой бардак царил на фабрике в те времена, она бы при всем желании не смогла позволить себе свидания с Рексом. Даже раз в год! Даже на один день! Сама мысль об этом повергла Памелу в ужас. Сердце снова стиснула тоска.
Да что такое-то? Пэм попыталась успокоиться, взять себя в руки, но эти самые руки были холодными и дрожащими, они даже пуговицы на кофте смогли застегнуть только со второго раза!
— Сегодня снова не пойдешь? — безо всякой надежды спросила Соня, вытирая глаза.
— Куда? — рассеянно уточнила Пэм, закрывая свой шкафчик.
— Так на проповедь к Преподобному… Хоть душой отдохнешь после всего. Идём? — она с надеждой посмотрела на сослуживицу, однако та упрямо покачала головой.
— Нет, в другой раз. Сегодня голова болит.
— Ну, как знаешь, — обиделась Соня.
«Душой отдохнешь».
Пэм брела по серой улице, глядя под ноги. По сторонам она смотреть давно разучилась. Да и не на что здесь было смотреть. Рабочие кварталы не отличались ни красотой, ни уютом. Только функциональностью и простотой. «Казарменная планировка», — говорил про них Рекс. Мать соглашалась, она ведь поездила по миру, в отличие от многих своих коллег, которые даже из рабочего района ни разу не выбирались. Они-то, может, и хотели бы, но отсутствовала веская причина на получение пропуска… а у Пэм вот причина нашлась.
Мир снаружи был очень красивый! Когда Пэм впервые отправилась в интернат к Рексу и выбралась своего района, у нее захватило дух! Из окна монорельсового поезда она видела необыкновенные дома, газоны, скверы, изящные лавочки в тени деревьев, красиво одетых людей, она даже видела девочку, выгуливавшую сразу трёх собак! Собаки бежали вперёд, до предела натягивали поводки, а девочка спешила за ними, уткнувшись носом в коммуникатор. Пэм не понимала тогда всех этих людей: как они могут не смотреть по сторонам, когда их окружает такая красота? Магазины, в которые Памелу никогда не впустят, скверы, парки, да даже просто дома! Такие красивые — с огромными окнами, балконами, отделанные разноцветным камнем, покрытые разноцветными крышами…
Конечно, интернат Рекса находился не в таком удивительном месте — всего лишь на окраине рабочей зоны, но даже там было приличнее и уютнее, чем в кварталах, где жила Пэм. Ну а что? Кварталы кварталам рознь. Это Пэм — всего лишь швея, а есть ведь заводы и фабрики, где труд рабочих более сложный, им и платят больше, и условия жизни у них лучше. Всё справедливо. Про себя она просто радовалась, что сын живет в месте более красивом, чем жил бы с ней.
В квартале Пэм ни о какой эстетике и речи не шло: серые коробки общежитий, стоящие одна за другой, заасфальтированные крохотные дворы, серый госпиталь в двух кварталах от фабрики, серая школа, серый магазин… Только сублиматы на прилавках яркие — в цветастой завлекательной упаковке. Пэм хранила баночки из-под протеиновых коктейлей, складывала в них всякие мелочи: нитки, иголки… Баночки были красивые. Пэм расставляла их по цветовой гамме, чтобы было похоже на радугу. В одной, самой яркой — из-под печенья — Рекс хранил своих солдатиков. Больше-то в их жизни ничего красивого не было. Одежду в магазине и ту продавали только грязноватых тусклых цветов. Это тоже правильно — она более ноская, менее маркая, её реже надо стирать.
