То, что мужчина, которого я полгода считала своим мужем,
теперь называет меня не иначе как тварью, наводило меня на невеселые мысли. Я
стала наблюдать за ним, очень осторожно, чтобы он не заметил, что я пришла в
себя. Конечно, это Андрей, если у того не было брата-близнеца, разумеется. И
все-таки человек, который в двух метрах от меня пил мартини, совершенно не
походил на моего мужа, по крайней мере я никогда не видела у Андрея такого
выражения лица, а главное — глаз. Глаза, которые пристально следили за мной,
были глазами зверя, и я сразу поняла: из всех, кто находился сейчас в комнате,
он мой самый опасный враг.
Комната была без окон (должно быть, помня мою страсть
покидать помещение через окно, Андрей, то есть Стас, её и выбрал), почти пуста,
не считая нескольких кресел, небольшого дивана и металлического стула, к
которому я была привязана в настоящий момент, щиколотки к ножкам стула, руки
скованы за его спинкой. Что находится сзади, я видеть не могла, но там точно
был один из парней, я слышала, как он ходит, что-то переставляет.
В поле моего зрения появился столик на колесах, краем глаза
я увидела шприцы, ампулы на марлевой салфетке.
— Все готово, — сказал мужской голос, в памяти
что-то вспыхнуло мгновенным узнаванием, это уже было когда-то: яркий свет, этот
столик, настойчивый голос… Стас отставил стакан в сторону, резко поднялся и
шагнул ко мне.
— Открой глаза, — сказал он.
Я открыла и подняла голову, его лицо было совсем рядом, и
сомнения окончательно меня покинули: человек напротив мой муж, Андрей Шульгин.
— Так-то лучше, — сказал он.
— Кто ты? — спросила я, язык был слишком большим и
едва помещался во рту, слова давались мне с трудом.
— Я? — Он усмехнулся. — Какая разница.
Главное, чтобы ты поняла: забудь о своих фокусах и подумай о том, как спасти
свою шкуру.
— Звучит многообещающе. Ты мой муж? — Он
засмеялся:
— По-твоему, я спятил? Нет, слава богу, я тебе чужой
дядя. Но если ты хочешь узнать, жил ли я рядом с тобой эти полгода — то да,
было дело…
— Я не верю, — покачала я головой.
— В каком смысле? А-а… кажется, понял. Да, любить тебя
было нелегко, это все равно что ложиться с гремучей змеей, но я справился.
Ставки, знаешь ли, высоки.
— Расскажи мне о ставках, — попросила я, а он
разозлился:
— Кончай валять дурака. Я уже все объяснил: тебе ничего
не светит. Либо ты расскажешь, где они, либо сдохнешь, причем подыхать будешь
долго и очень мучительно, об этом я позабочусь.
— Если ты в самом деле жил со мной, то должен знать: я
ничего не помню после этого выстрела в голову.
Он неожиданно засмеялся, Эдик, поднявшись с кресла, шагнул
ко мне.
— Что я говорил? — повернулся к нему Стас. —
Она все помнит.
— Я ничего не помню, — устало повторила я.
— Серьезно? А откуда ты знаешь про этот выстрел? Ты
вроде бы попала в аварию?
— Я ходила к врачу, ты же знаешь. Он смотрел мой снимок
и сказал, что ни о какой аварии не может быть и речи, это пулевое ранение.
— Точно, деточка. Только с какой стати я должен тебе
верить? Врач, который штопал тебе дыру в башке, говорил, что скорее всего ты не
сможешь двигаться, до конца дней своих останешься парализованной, и все такое,
а ты очень резво заскакала. Может, ты просто дурака валяешь? Ты зачем-то пошла
в больницу, без конца меня выспрашивала, это ведь неспроста.
— Я пыталась что-нибудь вспомнить…
— Мы тебе поможем, не волнуйся.
— Пошел к черту, — сказала я, а он меня ударил.
Ударил не особенно сильно, но я почувствовала страшную боль, потому что знала
наверняка: единственный человек, который был мне дорог, действительно мой враг.
— Еще раз ударишь, — вздохнула я, — не скажу
ни слова. — Он замахнулся, но Эдик перехватил его руку.
— Успокойся, черт тебя возьми. Мы не для этого ждали
год…
— Год, — передразнил Стас. — Тебе легко
говорить, а у меня он шел за десять, мне молоко надо было давать за вредность.
— Говорить при нем не буду, — заявила я, —
пусть проваливает.
— Говорить ты будешь, — хмыкнул Стас, устраиваясь
в своем кресле. — Нет такого человека, который в определенных условиях не
заговорил бы. Тебе уже сделали предложение: ты говоришь, где они, и возможно…
Возможно, у тебя будет шанс остаться в живых. Хорошо тебя зная, уверен: ты этим
шансом сумеешь воспользоваться.
Я повернулась к Эдику:
— Что бы ни болтал этот придурок, реальность выглядит
так: я абсолютно ничего не знаю ни о себе, ни о своей прежней жизни. Все, что я
знаю о событиях полугодичной давности, я знаю от него. Если вы хотите, чтобы я
отвечала на ваши вопросы, вам придется кое-что мне объяснить.
Они переглянулись.
— Объясни ей, — с издевкой сказал Стас и противно
засмеялся.
— Хорошо. — Эдик был очень спокоен и наверняка
гордился своей выдержкой. — Что ты хочешь узнать?
— Все, — ответила я. — Кто я, что делала
раньше, кто вы и что вам от меня надо.
— Ах вот даже как… Что ж, начнем. Как тебя зовут в
действительности, понятия не имею. Сама ты называла себя Ксенией, фамилий
наберется дюжина, но скорее всего все они чистая липа. Твой отец вроде бы
учился в Москве, что похоже на правду, сам то ли алжирец, то ли палестинец, то
ли ещё какая-то мразь. Твоя мамаша обожала цветных, и в результате на свет
появилась ты. Папа вскоре отбыл из страны, а мама, наверное, решила, что ты для
неё обуза, и сплавила тебя к бабушке, куда-то в тьму-таракань, где ты и жила
лет до восьми. — Он говорил, насмешливо ухмыляясь, а я слушала, чувствуя
странное волнение, и понимала, что он говорит правду. Перед глазами мелькали
какие-то картины: дом в деревне, колокольня, чей-то голос звал «Ксюша», но все
мелькало так быстро и словно в тумане, я не успевала разглядеть, уловить суть…
— То ли твоя мать умерла, то ли бабка скончалась, то ли папаша ни с того ни с
сего проявил родственные чувства, но одно несомненно: примерно в возрасте
восьми лет он забрал тебя к себе, и ты выросла хорошей девочкой, вполне
достойной своего родителя.
— Кто был мой отец?
