— Пить… — Язык, огромный, толстый, вываливается изо
рта…
"Узкая тропинка в горах, тяжелый рюкзак, солнце слепит,
я снимаю очки, вытираю пот с лица, «еще двадцать километров». Мужской голос
звучит хрипло:
— «Люди измотаны». — «К черту», — говорю я.
Еще двадцать километров. Поправляю автомат и иду вперед. «Чертова сука», —
говорит кто-то в спину. Это я, господи? Это я. Все правда… Я не убийца,
господи, я не убийца. Я бы не смогла… Зарево пожара, чьи-то крики. «Ты
ранена». — Лицо Анатолия выплывает из тумана. — «Ерунда». —
«Давай перевяжу. До базы сутки ходу, ты не сможешь идти». — «Смогу»…
— Ну вот, что я говорил, она вспоминает.
— Армейские будни меня не волнуют.
— Имей терпение. Доберемся до алмазов. Кто такой
Анатолий?
— Ее любовник. Тоже психопат. Был у её папаши кем-то
вроде начальника контрразведки. Наркоман и садист. Любил делать наколки своим
бабам. Можешь взглянуть на её ляжку. Она жила с ним несколько месяцев, потом
они что-то не поделили, что неудивительно: два психа в одной постели явный
перебор.
«Мы могли бы уехать далеко… туда, где нас никто не знает. У
твоего отца полно денег, а ты единственная дочь, вовсе не обязательно
загибаться в этих горах». — «Я никогда не оставлю отца». — «Даже ради
меня»? — «Я никогда не оставлю отца».
— О, любовная лирика поперла, только этого не хватало…
— Если у тебя отсутствует терпение, убирайся и не мешай
работать… Оружие, детка, папочке нужны пушки…
«Я не верю ему, отец. Для него слишком важны деньги». Отец
стоит ко мне спиной, а мне хочется, чтобы он повернулся, мне так хочется
увидеть его лицо, но он уходит в туман, не оборачиваясь. «Ты слишком строго
судишь людей, дочка».
— Давай, давай, поговори с папулей… Шторы колышет
ветер. «Я так люблю тебя, ты похожа на котенка, маленького пушистого котенка…»
— Черт, сделай, чтобы она заткнулась.
— Вот это лирика. Не ожидал от тебя.
— Пошел к черту. Когда ты займешься делом?
— Нет, очень любопытно послушать. Ты в самом деле
говорил все это? Стас, иди сюда. Ты слышал, что она сказала?
— Ничего интересного. Когда она заговорит об алмазах,
позови меня.
— Ты знал, что она беременна?
— Чушь собачья.
— Сейчас она говорит правду и ничего, кроме правды.
— Эта стерва и не на такое способна, она все врет, она
просто водит нас за нос.
— Занятный ты парень, Стас, ты жил с ней полгода, она
собиралась родить тебе ребенка…
— Еще один придурок на мою голову. Уясни раз и
навсегда: я хочу эти чертовы алмазы и я их найду, даже если для этого придется
перестрелять всех беременных баб в радиусе ста километров.
— Знаешь, я тебя недооценивал.
Церковь на холме, я иду босиком по тропинке. «Бабушка, а где
боженька живет»? — «А вот сейчас придем и увидишь, дочка».
Свет, очень яркий, кто-то держит меня за руку.
— Скорее дай шприц, не стой пнем, подключи её к
аппарату, помоги мне, подними её голову, черт… пульса нет…
Я делаю шаг, где-то смеется ребенок, слава богу, ты жив,
подожди немного, я уже иду…
Мои руки скованы наручниками. Я лежу на кровати, слабость
такая, что невозможно пошевелиться, рядом с моим ухом что-то надоедливо пищит.
Я жива. Ничего не кончилось. Я чувствую, как из-под ресниц катятся слезы.
— Очнулась, — говорит Стас.
— Это ты? — Странно, что я могу произносить слова,
я была уверена, у меня не получится.
Он наклонился ко мне, я вижу его лицо, хмурое, в глазах
растерянность. Он сидит рядом и ждет: а вдруг я что-нибудь скажу об алмазах?
Ему не позавидуешь…
— Я не знаю, где они, — шепчу я.
— Конечно. — На лице его появляется
ухмылка. — А кто знает?
— Отец мне не сказал.
— Чепуха. Их должна была привезти ты. Где они? Скажи, и
я тебе клянусь, все это кончится. Я дам тебе денег. Ты уедешь и сможешь жить,
как захочешь. Пойми, дура проклятая, ты не выдержишь, ты сдохнешь в этом
подвале… Сдохнешь.
— Мы жили с тобой полгода. Хорошо притворяться
влюбленным — это почти любить. Пожалуйста, убей меня. Я боюсь, я схожу с ума.
Пожалуйста.
— Ага, обязательно… Вот что, милая, сдохнуть я тебе не
дам. Знаешь, чем все кончится? Ты станешь идиоткой, будешь мочиться под себя в
какой-нибудь психушке. А твой ублюдок родится двухголовым. Ясно тебе?
Я зажмурилась, надеясь на то, что на моих щеках больше нет
слез, и сказала улыбаясь:
— Я знаю, где они. Я все отлично помню. Ты можешь
разрезать меня на куски, я тебе ничего не скажу. Я буду подыхать в психушке с
приятной мыслью, что ты изводишь себя, гадая, где эти алмазы. Может, мне
повезет и ты свихнешься раньше. Валяй, заставь меня говорить…
* * *
Им не повезло со мной, у меня оказалось никудышное сердце.
Стоило начать, и оно грозило остановиться навеки. Моей жизнью дорожили и
оставили меня в покое, решив немного подлечить.
Я лежала в подвале на койке, ножки которой были привинчены к
полу, а из-за стеклянной двери за мной неотрывно наблюдал кто-то из охраны.
Тщетная предосторожность, я была так слаба, что к унитазу в углу ползла на
четвереньках. В голове все смешалось, я путала явь со своими фантазиями,
уходила в горы или качала ребенка, пела ему что-то и тогда была счастлива, а
потом вспоминала, что ничего этого просто не может быть. Я не знала, сколько
дней нахожусь в подвале и какое время суток на дворе.
Лампочка над кроватью, забранная решеткой, заменяла дневной
свет. Я думала о самоубийстве, это единственное, что могло бы спасти меня, но
они позаботились о том, чтобы у меня не было такой возможности. Я лежала,
пялилась в потолок, чувствовала, как силы очень медленно, но возвращаются ко
мне, только для того, чтобы все началось сначала. Сколько я выдержу? Человек —
существо живучее… И ещё я думала о том, что, если умру сейчас в этом подвале,
на земле не будет никого, кто бы просто заметил это. Была и нет. Я вышла из
беспамятства, чтобы узнать о том, что я убийца, а потом умереть в мрачном
подвале. Может быть, это справедливо…
