— Хватит языки чесать, помогите лучше…
Он сам опустил ящики на пирс, вовремя убрав из-под них покрытые шрамами пальцы. От толчка верхний ящик чуть было не свалился, но Спиро ловко его подхватил.
— На что это вы тут уставились?
И ни один не посмотрел ему прямо в глаза.
— Твой брат… — прошептал Коста.
Трое мужчин стиснули зубы так, что щеки глубоко втянулись.
— Что с ним? — Спиро поправил верхний ящик. Нахмурился. — Шторм нагнал нам полную сеть макрели. А вам что, не повезло?
— Спиро, твой брат. — Коста поднял руку. Красное на фоне черной смолы.
— Понимаешь, собака… — начал было официант. — Собака попала в сеть. Мы хотели помочь…
— Она рвала сети, Спиро…
— Ты же знаешь, звук, с которым рвутся сети. Будто Госпожа смеется на закате луны.
Спиро пронзительно закричал. Потом, уже гораздо позже, он рассказывал:
— Я не видел, что там на порванных концах нитей. Но я чувствовал. Я чувствовал, что там — смерть. Она дергала меня за руки, хватала за лицо, тащила за язык. Смерть воткнула два пальца мне в глаза. Я ничего не видел. Но я чувствовал.
И вот они обступили его, взяли за руки, прежде всего опасаясь за самих себя, а потом уже желая уберечь Спиро. Допусти его до тела, он бы вцепился в него и так и лежал бы, пока сам не умер.
Обняв за плечи, держа за руки, за талию, своими живыми руками касаясь его тела и закрывая его от мертвого Паниотиса, они повели Спиро в кафе.
Парой сердитых фраз Коста объяснил, что случилось, Катине, молодой официантке. Подавляя крик, она прижала кончики пальцев к губам и отступила к беленой стене.
— Умереть легко, — сказал старик, зажимая четки в кулаке и впервые с утра прерывая молитву. — Горевать куда тяжелее.
Катина хотела убежать, но кто-то схватил ее за руку:
— Дай нам кофе. А если тебе срочно нужно куда-нибудь бежать, сбегай принеси от Алексиоса большую кастрюлю супа. Но сначала дай бедному мальчику бренди.
У нее не было ни отца, ни братьев, никого, кто бы мог собрать ей приданое, замуж ее никто не брал, так что всем было плевать, что она чувствует. Она закусила нижнюю губу, подошла к полке с напитками и сняла бутылку метаксы. За каким-то столиком человек попросил узо, но сосед ткнул его в плечо:
— Баран! Если хочешь выпить, пей бренди с человеком, у которого горе! Или не пей ничего, кроме кофе!
Все сгрудились вокруг Спиро, и каждый просил, чтобы тот выпил из его стакана, как из своего собственного. Но он отхлебнул только из стакана Косты.
— Весь этот год Паносу не везло. То стена в доме упала, то сестру вдруг срочно надо было выдать замуж…
Коста зашипел:
— Не вспоминай того, что было вчера, дед. И без того сегодня тяжело.
— А завтра может быть еще хуже, — откликнулся старик и вновь начал перебирать четки.
Спиро встал.
Когда он повел глазами вокруг себя, четверо, те самые, которые перекрестились на пристани, сразу подняли вверх ладони, защищаясь от его взгляда.
— Готси! Готси! — уговаривал его Коста. — Сядь, сядь. Катина, еще бренди!
Но девушка уже убежала.
Спиро пошел к выходу; каждый смотрел на соседа, не зная, кто сможет остановить его. И пока они думали, он уже успел выйти.
Два шага, три шага по каменному двору… никто не окликнул его. Сам не зная зачем, Спиро побрел обратно на пристань. Он припомнил, что в суматохе кто-то обещал заняться телом, но сеть все еще лежала на прежнем месте, а под ней темнело пятно.
Женщина в черной шали о чем-то шепталась с мужчинами, разгружающими баркас.
Заметив на себе его взгляд, они тут же загородились руками. Затем мужчины быстро нагнулись над своими ящиками. Спиро отвел глаза.
На краю пристани стояла Катина — черная намасленная коса переброшена через плечо зеленого свитера. Если у человека горе, то и взгляд его несет с собой горе. Он ждал, что Катина заслонится рукой или отведет взгляд. В лице ее промелькнул страх, однако она не спешила его прятать. Что-то еще было в ее взгляде, помимо страха, чему Спиро никак не мог подобрать названия. Откуда-то из груди поднимались слова, но застревали в гортани; он сделал усилие, но сумел лишь хрипло прорычать:
— Это был мой брат!
Сознание заполнилось картинами прошлого; отрывочными пятнами они сменяли одна другую, заслоняя лицо Катины. И вдруг хлынули ярким потоком.
Как-то Панос попросил у кого-то дробовик. Они целый месяц копили деньги на патроны. И вот наконец однажды утром Спиро обмотал ноги тряпьем, а Панос натянул резиновые сапоги, которые одолжил у соседа, и они пошли охотиться в горы, в глубину острова, по очереди неся ружье. В тот раз они принесли Пиопе шесть кроликов.
Когда они вошли в дом, она так и подскочила со стула, и коробка с ракушками, которые она перебирала, опрокинулась на пол. То плача, то смеясь, Пиопа стала рассказывать, как весь день боялась, что один брат случайно подстрелит другого.
— А когда мы уходим в море, ты тоже боишься, что кто-нибудь из нас утонет? — усмехнулся Панос.
Она посмотрела на рассыпанные по земляному полу ракушки, с забавным выражением лица взяла кроликов (в глазах, однако, затаился страх — о, страх всегда сиял в ее черных и блестящих от постоянных слез глазах) и, откинув со лба светлые волосы, молча отошла от каменной раковины умывальника. На правом виске у нее белел шрам: когда она была маленькой и захотела играть с мальчишками, они стали бросать в нее камнями.
У Спиро, как и у его брата, волосы были черными.
Волосы Пиопы, похожие на отражение солнца в медном котле, наполненном маслом, ужасно огорчали их мать. Чего только она не делала: красила их кальмаровыми чернилами, заставляла Пиопу надевать платок, чтобы они не выгорели на солнце еще больше. Чувства Пиопы, словно сумерки, заполняли собой весь дом. Все, что происходило за его стенами, легко возбуждало в ней смех или слезы, поэтому бо́льшую часть времени она сидела взаперти, возилась по хозяйству или играла с ракушками, которые ей приносили братья.
Вареный кролик оказался необыкновенно вкусным: мясо было мягкое, сочное и совсем не жирное. Спиро так упрашивал Паноса снова пойти на охоту, что не находил себе места на кренящейся палубе. В конце концов Панос повел брата к известняковому обрыву, где рядом с опунцией они нашли тоненький кипарис, высотой всего до пояса, вцепившийся наполовину обнаженными корнями в белую землю. С помощью прутиков, хитро закрепленных в земле, и рыбачьей лески Панос соорудил силок.
Когда они уходили, пригнутый к земле кипарис дрожал на осеннем ветру. А утром кипарис вновь стоял прямо, а на нем болтался полуживой кролик с переломанными и окровавленными задними лапами.
После этого они чуть ли не через день ели крольчатину. А потом Спиро нашел еще одно такое деревце, и теперь им иногда попадалось сразу по два зверька. Это было тогда, когда обвалилась стена их дома.
