– Это просто дом. Многие дома кажутся жуткими по ночам, но утром они снова уютные.
– Мы все равно не живем в Каддлдауне, – говорит Тафт. – Мы переехали в Новый Клермонт к дедушке.
– Правда?
– Там мы должны быть послушными и не хулиганить. Наши вещи уже перенесли. А еще Уилл поймал трех медуз на большом пляже и мертвого краба. Посмотришь на них?
– Конечно.
– Краб у него в кармане, а медузы в ведре с водой, – говорит Тафт и убегает.
Мы с мамочкой идем по острову в Уиндемир, выбирая короткий путь по деревянной тропинке. Близняшки помогают донести наши чемоданы.
Дедушку и тетю мы находим на кухне. На столе стоят вазы с полевыми цветами, Бесс оттирает чистую раковину губкой, дедуля читает «Мартас-Винъярд Таймс».
Бесс мягче своих сестер и светлее, но такая же шаблонная. На ней белые джинсы и синий хлопковый топ с бриллиантовым украшением. Она снимает резиновые перчатки, целует мамочку и обнимает меня слишком крепко и долго, будто пытается передать этим какое-то глубокое тайное послание. От нее пахнет хлоркой и вином.
Дедушка встает, но не двигается с места, пока Бесс не отпускает меня.
– Привет, Миррен, – весело говорит он. – Рад тебя видеть.
– Он часто так делает, – шепчет Кэрри мне и маме. – Зовет других людей Миррен.
– Я знаю, что она не Миррен, – вставляет дедуля.
Взрослые начинают оживленный разговор, а меня оставляют с близняшками. Они странно выглядят в летних сарафанах и кроксах. Им уже почти четырнадцать. У них сильные ноги, как у Миррен, и голубые глаза, но лица у девочек измученные.
– У тебя черные волосы, – говорит Бонни. – Ты похожа на мертвого вампира.
– Бонни! – Либерти дает ей подзатыльник.
– То есть это лишнее, поскольку все вампиры мертвые, – продолжает девочка. – Но у них темные круги под глазами и бледная кожа, прямо как у тебя.
– Будь с Кади вежлива, – шепчет Либерти. – Так мама сказала.
– Я вежливая, – спорит Бонни. – Большинство вампиров невероятно сексуальны. Это доказанный факт.
– Я же говорила, что не хочу слышать от тебя разговоров о жутких мертвецах этим летом, – говорит Либерти. – Достаточно было прошлой ночи. – Она поворачивается ко мне. – Бонни помешана на мертвецах. Она читает о них книги, а потом не может заснуть. Это бесит, учитывая, что мы живем в одной комнате. – Все это Либерти говорит не глядя мне в глаза.
– Я просто говорила о волосах Кади, – отвечает вторая близняшка.
– Необязательно говорить, что она похожа на труп.
– Ничего страшного, – говорю я Бонни. – Мне все равно, что вы думаете, так что это нормально.
25
Все направляются в Новый Клермонт, оставив меня с мамочкой в Уиндемире, чтобы мы разобрали вещи. Я бросаю свою сумку и иду на поиски Лжецов.
Внезапно они накидываются на меня, словно щенки. Миррен хватает меня и кружит. Джонни хватает Миррен, Гат хватает Джонни, мы все хватаемся друг за друга и прыгаем. Затем мы, снова разъединившись, идем в Каддлдаун.
Миррен болтает о том, как она рада, что Бесс и малышня будут жить с дедушкой этим летом. Нужно, чтобы кто-то за ним приглядывал. К тому же с ее мамой невозможно находиться рядом, с ее-то страстью к уборке. Что еще важнее – теперь Каддлдаун предоставлен нам, Лжецам. Гат говорит, что приготовит горячий чай – это его новая страсть. Джонни называет его пафосным придурком. Мы с готовностью следуем за Гатом на кухню. Он ставит чайник на плиту.
Мы словно ураган, все пытаемся перекричать друг друга, радостно препираемся, прямо как в старые времена. Тем не менее Гат на меня почти не смотрит.
Я же не могу оторвать от него глаз.
Он такой красивый. Такой… Гат. Мне знаком изгиб его нижней губы, его сильные плечи. Как всегда, рубашка небрежно заправлена в штаны, ботинки стоптаны, и он касается шрама над бровью, сам того не замечая.
Я так злюсь. И так рада его видеть.
Наверное, он уже «двинулся дальше», как любой другой легко забывающий человек. Гат не провел последние два года в тисках мигреней и жалости к себе. Он гулял с нью-йоркскими девушками в балетках, водил их в китайские рестораны и на концерты. Если он и не с Ракель, то наверняка дома его ждет пара-тройка подружек.
– У тебя новая прическа, – вдруг говорит мне Джонни.
– Ага.
– Но тебе идет, – мило вставляет Миррен.
– Она такая высокая, – говорит Гат, возясь с коробками из-под черного чая, жасминового и «английского завтрака». – Раньше ты не была такой высокой, а, Кади?
– Это зовется взрослением, – говорю я. – Я не виновата. – Два лета назад Гат был на пару дюймов выше меня. Теперь мы одинакового роста.
– Я полностью за взросление, – отвечает он, все еще не глядя мне в глаза. – Только не становись выше меня.
Он что, флиртует?
Да, точно.
– Вот Джонни не мешает мне быть самым высоким, – продолжает Гат. – И никогда не возмущается.
– Будто у меня есть выбор, – бурчит тот.
– Она все еще наша Кади, – говорит верная мне Миррен. – Мы, наверное, тоже кажемся ей другими.
Но это не так. Они выглядят точно так же. Гат в поношенной зеленой футболке, которую носил два лета назад. Его неунывающая улыбка, манера наклоняться вперед, аристократический нос.
Широкоплечий Джонни в джинсах и розовой клетчатой рубашке – старой, с изодранными краями, у него обгрызены ногти и стрижка короткая.
Миррен словно сошла с картины прерафаэлитов, хотя и унаследовала квадратный подбородок Синклеров. Ее длинные, густые волосы собраны наверху, на ней верх от бикини и шорты.
Это обнадеживает. Я их так люблю.
Будет ли им важно, что я не могу запомнить самых простых подробностей о том несчастном случае? Я так много забыла о нашем лете-номер-пятнадцать. Гадаю, говорили ли обо мне тети.
Не хочу, чтобы они смотрели на меня как на больную. Или как будто у меня не все в порядке с головой.
– Расскажи про школу, – говорит Джонни. Он сидит на кухонном столике. – Куда ты будешь поступать?
– Пока никуда. – Я предпочитаю избегать этой темы. Удивительно, что они еще не знают.
– Что?
– Почему?
– Я не получила аттестат. Слишком много пропустила после несчастного случая.
– Полный капец! – воскликнул Джонни. – Это ужасно. А почему ты не пошла в летнюю школу?
– Тогда я не смогла бы приехать сюда. Кроме того, будет лучше, если я буду поступать, сдав все долги.
– Что ты будешь изучать? – спрашивает Гат.
– Давайте сменим тему.
