– Раздаю свои вещи. Еще с сентября. Помнишь, я отправила тебе полосатый шарф?
– О да.
Я рассказываю, что отдаю вещи нуждающимся, нахожу им подходящее пристанище. Говорю о благотворительности и о своих сомнениях в ценности маминого материализма.
Я хочу, чтобы Джонни и Миррен поняли меня. Меня не нужно жалеть из-за нестабильного настроения и странных болей. Я сама несу ответственность за свою жизнь. Живу в соответствии со своими принципами. Я принимаю решения и соглашаюсь на жертвы.
– А ты, ну, не знаю, не хочешь иметь что-то свое? – спрашивает Джонни.
– Например?
– О, я постоянно хочу покупать вещи, – говорит парень, вскидывая руки. – Машину. Видеоигры. Дорогие шерстяные пальто. Мне нравятся часы, этот «олдскул». Я хочу, чтобы у меня в доме висели красивые картины известных художников, которые не смогу себе позволить и через миллион лет. Хочу получить все тортики с витрин пекарен. Свитера, шарфы. В основном шерстяные и полосатые.
– Или прекрасные рисунки, которые мы рисовали в детстве, – говорит Миррен, опускаясь на колени у корзинки. – Сентиментальную чепуху. – Она берет рисунок бабушки с ретриверами. – Смотри, это Фатима, а это Принц Филипп!
– Ты можешь их различить?
– Конечно. У Фатимы был пухлый нос и широкая мордочка.
– Господи, Миррен. Ты такая неженка, – говорит Джонни.
32
Гат зовет меня, когда я иду по дорожке в Новый Клермонт. Я поворачиваюсь, он подбегает ко мне в голубых штанах от пижамы и без футболки.
Гат. Мой Гат.
Станет ли он снова моим?
Он останавливается, тяжело дыша. Его волосы торчат во все стороны после сна. Мышцы на его животе сжимаются и разжимаются, и он кажется каким-то неприлично голым.
– Джонни сказал, что ты была на малом пляже, – говорит он и пытается отдышаться. – Я искал тебя там.
– Ты только что проснулся?
Он почесывает затылок. Видит, как он одет.
– Типа того. Хотел застать тебя там.
– Зачем?
– Давай-ка прогуляемся.
Мы направляемся к деревянной дорожке, идущей вдоль Периметра, как делали в детстве, – Гат впереди, я позади. Переходим через низкий холм, затем заворачиваем за дом для прислуги, где рядом с лодочным сараем открывается вид на винъярдскую пристань.
Гат разворачивается так внезапно, что я чуть не врезаюсь в него, и прежде чем я успеваю сделать шаг назад, его руки обхватывают меня. Он прижимает меня к груди и зарывается лицом мне в шею. Я обнимаю его за торс, мои запястья прижаты к его позвоночнику. Он теплый.
– Мне не представилось случая обнять тебя вчера, – шепчет он. – Все обнимали тебя, кроме меня.
Касаться его одновременно привычно и непривычно.
Мы бывали здесь раньше.
Вот только мы никогда не бывали здесь раньше.
На мгновение, или на минуту, или, возможно, на час я просто чувствую себя счастливой, касаясь руками теплого тела Гата. Шум волн и его дыхание у моего уха. Радуюсь, что он хочет быть со мной.
– Помнишь, как мы приходили сюда вместе? – спрашивает он, уткнувшись мне в шею. – Когда мы пошли на тот низкий холм?
Я делаю шаг назад. Потому что не помню этого.
Черт, как я ненавижу свою предательскую память, ненавижу, что мне постоянно плохо, что я такая неуравновешенная. Какая я дура, что перекрасилась, завалила школу, бросила спорт и стала по-свински вести себя с матерью. Дура, что хочу его, даже спустя два года.
Может, Гат хочет быть со мной. Может быть. Но, скорее всего, ему просто нужно, чтобы я убедила его, что он не сделал ничего плохого, бросив меня тогда. Хочет, чтобы я сказала, что не злюсь. Что он отличный парень.
Но как я могу простить его, когда даже точно не знаю, что он со мной сделал?
– Нет, – отвечаю я. – Выскочило из головы.
– Мы были… в смысле, ты и я, мы… это был важный момент.
– Как скажешь. Я его не помню. И очевидно, что между нами не произошло ничего особо важного и серьезного в перспективе, не так ли?
Он смотрит на свои руки.
– Ладно. Прости. Я выбрал не самый лучший момент. Ты злишься?
– Естественно! Два года от тебя ни слуху ни духу! Ни звонка, ни ответного письма, ты только все испортил, решив игнорировать меня. А теперь ты расстарался: «О-о, я думал, что никогда больше тебя не увижу», держишь меня за руку, «все обнимали тебя, кроме меня», и прогуливаешься со мной в полуголом виде! Это чрезвычайно «не оптимально», Гат. Если ты считаешь это определение подходящим.
Его лицо вытягивается.
– Черт. Ужасно, когда ты выставляешь это в таком свете.
– Да, ну, так я вижу ситуацию.
Парень проводит рукой по волосам.
– Я делаю только хуже. Что бы ты сказала, если бы я предложил начать все сначала?
– Боже, Гат.
– Что?
– Просто предложи! Не спрашивай, что бы я сказала, если бы ты предложил.
– Ладно, я предлагаю. Мы можем начать сначала? Пожалуйста, Кади. – Он сводит ладоши. – Давай начнем сначала после обеда. Будет классно. Я буду делать забавные замечания, а ты – смеяться. Мы отправимся на охоту на троллей. Мы будем счастливы видеть друг друга. Вот увидишь, я классный парень, обещаю!
– Это серьезное обещание.
– Ладно, может, и не замечательный, но вполне оптимальный.
– Зачем использовать это слово? Почему бы называть себя тем, кем реально являешься? Безрассудным, ненадежным манипулятором?
– Господи. – Гат начал подпрыгивать от волнения. – Каденс! Мне правда нужно просто начать все с чистого листа. Это уже переход от неоптимального к полному бреду. – Он прыгает и даже топает ногами, как сердитый мальчишка.
Это вызывает у меня улыбку.
– Ладно. Начнем сначала. После обеда.
– Хорошо, – говорит парень, замирая. – После обеда.
Мгновение мы пялимся друг на друга.
– Я сейчас убегу, – говорит Гат. – Только не обижайся.
– Договорились.
– Для того чтобы начать все сначала, я лучше убегу. Просто развернуться и уйти будет как-то неловко.
– Я же согласилась.
– Тогда ладно.
И он убегает.
33
Через час я отправляюсь на обед в Новый Клермонт. Знаю, что мама не потерпит моего отсутствия после вчерашнего ужина. Дедушка проводит для меня экскурсию по дому, пока повар накрывает на стол, а тетушки пытаются обуздать малышню.
Дом-картинка. Блестящие деревянные полы, огромные окна до пола. Раньше стены Клермонта были до потолка увешаны черно-белыми семейными фотографиями, картинами с собаками, книжными полками и дедушкиной коллекцией журнала «Нью-Йоркер». Коридоры Нового Клермонта стеклянные с одной стороны и пустые с другой.
