Гримеры у нас опытные. Возможно им далеко до корифеев, которые работают с судебно-медицинскими трупами, но они настоящие мастера своего дела. Почему с судебно-медицинскими трупами работают корифеи, а с патологоанатомическими просто мастера? Дело в том, что судебно-медицинское вскрытие назначается при подозрении на насильственный характер смерти, а также при наличии признаков разложения. Придать истощенному лицу человека, умершего от рака, объем при помощи ватных «подушек», заложенных за щеки, не так сложно, как вылепить из воска (условно) половину черепа при огнестрельном ранении головы. А если у покойницы огнестрельная рана груди или сильное повреждение шеи веревкой, на которой она повесилась, но родственники хотят хоронить ее в платье с открытым декольте? Корифеи называются корифеями, потому что они умеют решать задачи любой сложности. Например, если ткани лица разложились настолько, что к ним нельзя прикасаться макияжной кистью, макияж наносится при помощи аэрографа, проще говоря – распылителя. Если вам кажется, что наносить макияж распылителем несложно, то это означает, что вы никогда не красили ничего подобным образом. В этом деле нужны верный глаз и твердая рука.
Довольно часто родственники остаются недовольны работой гримеров. Их можно понять. Им хочется, чтобы покойник выглядел «как живой», но у любого мастерства есть свои пределы. Гримеры объясняют, что больше ничего сделать нельзя, родственники утверждают обратное… Родственники помнят умершего при жизни, они не видели, каким он был до того, как гримеры начали с ним работать. Если бы видели, то вместо претензий выразили бы благодарность. Когда говорят, что смерть человека не красит, выражаются очень мягко.
Иногда доходит до того, что приходится возвращать тело в зал и вносить поправки в макияж по указанию родственников. В большинстве случаев эти поправки портят впечатление, но тут уж последнее слово остается за родственниками.
– Таким специалистам, как вы, только в морге и работать! – говорят некоторые родственники, не сильно отягощенные разумом и интеллектом.
Они в корне неправы. Создавать посмертный образ (а наши гримеры именно создают посмертный образ, а не просто накладывают макияж на лицо покойника) гораздо сложнее, чем создавать образ театральный. Соревнований между театральными и «морговскими» гримерами никогда не проводилось, насколько мне известно, но я могу судить об этом уверенно, потому что я вижу исходный материал – лицо умершего человека до гримирования и вижу результат.
Существует прямая связь между пышностью похорон и требованием родственников к посмертному макияжу. Как говорит один из наших санитаров: «Чем дороже гроб, тем лучше должен выглядеть покойник». Я бы сказал иначе: «Чем дороже гроб, тем выше вероятность конфликтов с родственниками». Как для врачей, так и для санитаров. Возможно, кому-то мои слова могут показаться несправедливыми, но на самом деле так оно и есть.
Вообще-то я и сам перфекционист, всегда стремлюсь сделать хорошее лучшим. Но признаюсь честно, что я не понимаю людей, у которых на первый план в прощании с близким человеком выступает принцип: «все должно быть на высшем уровне». Нет, я полностью согласен с тем, что церемония прощания должна быть достойной, но между «достойной» и «все на высшем уровне» лежит огромная пропасть. По большому счету покойнику все равно, в каком гробу лежать – в деревянном или хрустальном. Церемония прощания с телом устраивается для живых, и на первый план должны выступать эмоции, переживания, воспоминания, общение, а не какой-то там «высший уровень». Про хрустальный гроб я упомянул не для красного словца. Так в обиходе называют прозрачные гробы из многослойного стекла триплекс с отделкой дубом или более дорогими сортами дерева. Стекло можно украсить золотым рисунком. Стоит такой гроб в пределах 300–400 тысяч рублей. Впрочем, бывают и полуторамиллионные гробы, но таких мне в нашем морге видеть не приходилось. Мне, как человеку, которому по работе постоянно приходится сталкиваться со смертью, вся эта роскошь кажется столь же неуместной, как и пышные поминальные застолья. Я не раз был свидетелем тому, как поминки после второго или третьего тоста превращались в шумный веселый банкет, на котором о «виновнике торжества» уже никто и не вспоминал. Скажу откровенно, что мне самому таких поминок не хотелось бы. Да и вообще я считаю, что в церемонии прощания должны участвовать только те люди, которые близко знали умершего, люди, которые воспринимают его смерть как большую утрату, как трагедию. Люди, которых объединяет общее горе, собираются вместе на похоронах не только для того, чтобы проститься с покойным, но и для того, чтобы поддержать друг друга. Задумывались ли вы когда-нибудь о том, каково скорбящим слышать смех за поминальным столом?
В советское время, которое лично я помню очень смутно, ритуальные услуги оказывались службой быта вместе с прочими услугами, такими, как стирка белья, уборка квартир и тому подобное. Патологоанатомические отделения к этому никакого отношения не имели. Вы отдельно, а мы отдельно, только находимся рядом, в одном здании. Многие мои коллеги старшего возраста с сожалением вспоминают о тех временах. Им не нравится, когда родственники умерших предъявляют лично им претензии, касающиеся косметических услуг или же каких-то нюансов по оформлению похорон. Но я скажу вам так – если претензии касаются того, к чему ты не имеешь никакого отношения, то им можно не придавать никакого значения. Можно просто объяснить родственникам, что к чему. Согласен, это приходится делать часто. Но и что с того? Разве в том случае, если ритуальные услуги выведут в отдельную контору, больше ничего объяснять не придется? Будет то же самое. Это – с точки зрения врача-патологоанатома. С точки же зрения родственников умершего, которые в большинстве случаев не имеют ровным счетом никакого представления о «внутренней кухне» морга, любой причастный сотрудник несет ответственность за все происходящее. И это понятно, ведь людям, находящимся в стрессовом состоянии (а смерть близкого человека – это всегда стресс), не до того, чтобы разбираться в бюрократических хитросплетениях. Если ритуальная часть находится в ведении заведующего патологоанатомическим отделением, то у него есть полномочия для того, чтобы правильно управлять ею, полномочия для ее совершенствования и решения всех возникающих проблем. Если же вернуться к тому статусу-кво, который был в советское время, то получится, как в той пословице: «у семи нянек дитя без глаза». Заведующий отделением, в котором оказывают ритуальные услуги сотрудники службы быта, никак не сможет на них повлиять. А их руководство будет находиться где-то далеко и не будет полностью владеть ситуацией. Хорошо ли будет так? Не уверен.
Возьмем такую ситуацию. Во время выдачи тела родственникам происходит конфликт между ними и дежурным санитаром, который готовил тело к выдаче. Допустим – загримировали покойника плохо или, скажем, не так его одели. Иногда случается путаница с одеждой, особенно если есть два трупа, схожих по комплекции и прочим параметрам. Заведующий отделением своей властью тут же решит любой конфликт. В вечернее время или в выходной день это сможет сделать ответственный дежурный по больнице, которому санитар, являющийся больничным сотрудником, обязан подчиняться. А теперь давайте представим, что ритуальные услуги выведены из больничного подчинения. Заведующий отделением делает замечание, а «ритуальщик» на это отвечает: «Вы мне не начальник, не лезьте не в свое дело». А его начальство где-то далеко, в центральном офисе. Надо терять время на телефонные разговоры, да и не факт еще, что из этого выйдет что-то путное. Идет время, родственники нервничают, конфликт перерастает в скандал… А ведь людям и без того плохо: у них умер близкий человек.
