В ходе встречи выдвигались и более кардинальные предложения — о полном уничтожении стратегических вооружений, включая те, что размещены на бомбардировщиках и атомных подводных лодках. Но все дело упиралось в одно обстоятельство: то, что в США именовали СОИ, в СССР по-прежнему называли «звездными войнами». Тот грандиозный прорыв, на который надеялись (по крайней мере, внешне) обе стороны, не произошел.
Встреча завершилась на первый взгляд безуспешно. Никакого соглашения, никакого договора или другого подобного документа подписано не было. Заключительная драматическая сцена представлена в протоколе последней встречи следующим образом: «Рейган. Встреча закончена. Пошли, Джордж [обращение к Шульцу]. Горбачев. Не можем ли мы сделать что-то еще? Рейган. Уже слишком поздно». Затем Рейган добавил: «Я думаю, что вы просто не хотите достичь соглашения. Я не знаю, когда нам представится другой шанс, подобный этому, и скоро ли мы вновь встретимся»
[687].
Добрынин вспоминал: «Оба лидера закончили свою безрезультатную встречу поздно — в полночь. Они покинули здание вместе, шли молча. Остановились у стоявшего недалеко президентского автомобиля, чтобы попрощаться. Получилось так, что я оказался поблизости и выполнил поэтому роль переводчика… Горбачев, который еле скрывал горечь большого разочарования, сказал: “Господин президент, вы упустили уникальный шанс войти в историю в качестве великого президента, который открыл дорогу ядерному разоружению”. Рейган угрюмо ответил: “Это относится к нам обоим”. По дороге в аэропорт Рейган долгое время молчал. Его “начальник штаба” Дон Риган ехал с ним и позже рассказал мне, что Рейган прервал наконец молчание словами: “Дон, мы с Горбачевым были так близки к соглашению. Просто стыдно”. Он показал при этом двумя пальцами расстояние в полдюйма. “Президент был потрясен таким исходом встречи”, — добавил Риган»
[688].
Это были пессимистические ремарки. Однако оба лидера наряду с разочарованием чувствовали внутреннее удовлетворение тем, что их позиции во время встреч сблизились.
Рейган говорил своим советникам, что он покидал Рейкьявик, сознавая, насколько близко они с Горбачевым подошли к цели устранения угрозы ядерного разрушения. Горбачев же на обратном пути говорил своему помощнику А. С. Черняеву (тот записал его слова), что он «даже более оптимистичен после Рейкьявика, что он понимает внутренние проблемы Рейгана и что президент США не вполне свободен в принятии решений». Он воспринимает Рейкьявик как значительно новый этап в процессе разоружения — от ограничения до полного уничтожения
[689].
Судя по поведению Рейгана непосредственно после возвращения на родину, он сожалел о том, что поставил под сомнение возможность новой встречи в ближайшем будущем.
Он размышлял, и советники, особенно госсекретарь Шульц, поддерживали его, намекая, что, возможно, он поставил перед собой две слишком грандиозные и труднодостижимые, по крайней мере в ближайшей перспективе, цели: полное уничтожение ядерного оружия и создание неядерного щита над территорией США и союзных государств.
Рейгану становилось все более ясно, что США и СССР просто не могут осуществить ядерное разоружение, так как обе страны теперь не были монополистами в обладании этим катастрофическим оружием. Было очевидно, что, ведя общие разговоры о полном ядерном разоружении, советское руководство не пойдет на него практически в условиях, когда ядерным оружием обладал Китай, отношения с которым оставались весьма напряженными. И СССР, и США должны были учитывать наличие ядерного оружия у Великобритании и Франции, а также предполагаемое владение им Индией, Пакистаном и Израилем. Ядерное оружие расползлось по миру, и с этим необходимо было считаться. Для президента Рейгана становилось все более очевидным, что другие страны не пойдут на поводу у США и СССР, что они будут всеми силами цепляться за оружие массового уничтожения, которое для них являлось мощнейшим средством самосохранения на региональном уровне и защиты собственных интересов на уровне мировом. Ведущие государственные деятели понимали, что им придется считаться с этой новой, крайне опасной в международном плане тенденцией.
Рейган понимал, что полное ядерное разоружение представляет собой неразрешимую цель, что необходимо ставить более умеренные и практически реализуемые задачи. Такого рода мысли свойственны были и Горбачеву вместе с его окружением, часть которого вообще недоверчиво и критически относилась к «новому мышлению» в мировой политике со стороны партийного лидера и явно не доверяла его политическому курсу. Видимо, непосредственно антигорбачевский и антиперестроечный заговор пока не планировался, но в СССР дело шло именно к этому.
В то же время перспективы реального создания надежного «оборонительного щита» были весьма неопределенными. Работы в этом направлении действительно не выходили за пределы лабораторных экспериментов. Размышления по этому поводу, докладные записки, которые подготовлялись дипломатами и военными обеих стран, убеждали, что вопросы, связанные с сокращением и ликвидацией стратегических и «средних» баллистических ракет, следует отделить один от другого.
Дальнейшие контакты и Берлинская стена
После Рейкьявика переписка между Рейганом и Горбачевым почти прервалась на несколько месяцев. В советском руководстве никак не могли найти пути, чтобы возобновить диалог. Консервативные силы, прежде всего в высших военных кругах, продолжали убеждать Горбачева и Шеварднадзе в необходимости увязывать любое согласие на сокращение вооружений с американскими уступками по СОИ. Горбачев все больше включался в проблемы внутренней «перестройки», надеясь сохранить в СССР то, что называли «социализмом с человеческим лицом». Рейган в эти месяцы оказался замешанным в серьезном внутреннем скандале, связанном с международными делами, который получил название «Иран-контрас», или «Ирангейт» (о нем будет рассказано ниже).
Рейган попытался возобновить прямые контакты, обратившись к Горбачеву с письмом от 10 апреля 1987 года, в котором сообщал, что направляет в Москву госсекретаря Шульца для возобновления переговоров с Шеварднадзе по вопросам ядерных вооружений. Письмо было выдержано в самых примирительных тонах: «Прошло долгое время после того, как у нас были прямые контакты. Я доволен, что визит министра Шульца в Москву дает нам возможность возобновить наш прямой диалог. Я вспоминаю, как в Женеве мы сидели перед камином и говорили, что находимся в уникальном положении. Совместно мы можем изменить будущий курс мировых событий». Рейган не упоминал неудачу в Рейкьявике, зато позитивно оценил изменения с правами человека, происходившие в СССР. Дружественность и непосредственность письму придавал и привет от Нэнси Михаилу и Раисе
[690].
