Что же, то, что в «Скрыпниковом правописании» оказалось искусственным, нежизненным (а это действительно имело место), отошло в небытие. Однако то искусственное и насильно навязываемое, что следовало из бюрократических инструкций А. А. Хвыли и его последователей (такая практика продолжалась вплоть до второй половины 80-х годов) воспринималось с внутренним сопротивлением. Народные истоки, литературное богатство украинского языка не под силу было исказить, уничтожить. И когда сегодня в условиях осуществившейся затяжной языковой реформы, дискуссий вокруг нее идет борьба за очищение языка от неестественных наслоений, приходится констатировать, что получаемый результат часто близок к «скрыпниковскому». И это не удивительно. Под руководством тогдашнего наркома просвещения была выработана научная методология языкотворчества, правил правописания, оказавшихся действенными, эффективными не только на каком-то определенном этапе, а несет в себе заряд исторической традиции и надежной исторической перспективы.
Начало кампании против Н. А. Скрыпника, естественно, стало началом кампании и против всех кадров, которые росли под его руководством, которые он лелеял, в случае необходимости подвергал авторитетной защите. Пожалуй, справедливым будет предположить, что если бы не было Николая Скрыпника, то украинизация, национальное возрождение все равно были обречены и все равно была бы найдена жертва – символ, с которым связали бы последующие репрессии (в этом убеждает и опыт других республик – об оригинальности, разнообразии сценариев не слишком беспокоились). Однако Николай Алексеевич оказался очень уж удобным – вокруг него была сконцентрирована вся духовная, культурная, научная, образовательная жизнь в республике. И потому связь с ним можно было инкриминировать вообще практически кому угодно. Дело осталось за малым – за выбором.
В течение только 1933 г. из аппарата Наркомата просвещения было «вычищено» 200 «националистических, враждебных элементов», а в областных управлениях народного просвещения по политическим мотивам заменено 100 % руководства, в районных – 90 %. Все они были подвергнуты различным формам репрессий. 4000 учителей были освобождены из школ Украины, как «классово враждебные элементы». Значительно расширялась сеть русских школ и классов
[665].
Принятие нового «украинского правописания» (вместо утвержденного в 1928 г.) сопровождалось поисками националистов в Институте украинского языка при ВУАН. Серьезно пострадала и сама академия, поскольку Н. А. Скрыпник был секретарем ее фракции, и Всеукраинская ассоциация марксистско-ленинских институтов (ВУАМЛИН). 14 января 1934 г. на собрании партийной организации ВУАМЛИН выступил все тот же П. П. Постышев, который призвал к «очищению» всех научных «фронтов» (философского, экономического и др.) от представителей «украинского национал-фашизма». И такое «очищение» активно осуществлялось
[666].
Поскольку Наркомат просвещения занимался также развитием культуры, искусства, литературы, не трудно было догадаться, что репрессии коснутся и этого «фронта». Уже начало 1933 г. ознаменовалось первыми арестами среди писателей, художников. Эти аресты значительно участились после самоубийства Н. А. Скрыпника
[667].
Печальный процент олицетворявших «расстрелянное возрождение» в Украине оказался особенно высоким (хотя в обращении к «сравнительному методу» в такой сфере нельзя избавиться от слишком неприятного «привкуса» кощунства). Однако, насколько бы массовыми ни оказались репрессии в отношении украинской интеллигенции (ученых, художников, литераторов), они не могли истребить тех корней, которые проросли из животворного зерна, из национальных традиций, национальной свободы, национального достоинства, национального оптимизма.
Клеймо «врагов народа», всевозможные запреты, попытки вытравить из памяти нации имена своих преданных сыновей оказались бессильными перед естественным развитием национального организма, получавшего питание для своего существования именно из упомянутых корней, накапливавшего силы, чтобы, наконец, взорваться весенним буйством национального творчества, огромным духовным взлетом.
Оставалась еще одна сфера, где Н. А. Скрыпник был страшен для врагов – потому непобедим. Это его наследие, его произведения.
И здесь искали способы его изоляции. Ничего оригинального со времен борьбы с еретиками не нашли (возможно, не особенно над тем и бились) и использовали старый, однако опробованный рецепт – запретить их использование.
Уже через две недели после смерти Николая Алексеевича Политбюро ЦК КП(б)У создало специальную комиссию, которая разобрала, описала архив человека, у которого, как нетрудно предположить, был просто огромный массив различных документов, рукописей, писем
[668]. После соответствующего доклада ЦК архив бесследно исчез.
Оставались многочисленные печатные труды. И здесь нашли выход. В протоколе заседания Политбюро ЦК КП(б)У от 27 марта 1934 г. (№ 5) указано: «45. Об изъятии произведений Н. А. Скрыпника.
1. Изъять произведения Н. А. Скрыпника из массовых библиотек, оставив их только в фондах библиотек для нужд научной работы.
2. Изъять произведения Н. А. Скрыпника из всех книжных магазинов и запретить в дальнейшем продажу этих произведений.
3. Выполнение этого возлагается на нач. Главлита тов. Ткача. Срок исполнения – 15 июня 1934 года»
[669].
Однако произведения Николая Скрыпника, неоспоримого авторитета в политике, талантливого популяризатора линии Коммунистической партии и Советского государства, глубокого ученого и яркого публициста, личности, ставшей своеобразным символом эпохи, хранились не только в государственных учреждениях и книгохранилищах. Они были достаточно распространены среди населения, входили в индивидуальные библиотеки. И далеко не все спешили с ними побыстрее расстаться. Кто-то продолжил верить своему кумиру и, вопреки всему, считал его публикации особой ценностью. Кто-то, не очень или не во всем доверяя официальной пропаганде, переставил их на полках за другие (незапрещенные) издания (пусть, мол, до времени постоят – уничтожить всегда можно). А кто-то проявлял интерес к произведениям опального автора именно потому, что их запретили (а запретный плод, как известно, всегда сладок). Одним словом, часть наследия Николая Алексеевича все равно жила, и у тех, кто до нее дотрагивался, будила мысли, заставляла задумываться над сложными жизненными проблемами, в том числе и над судьбой самого Скрыпника.
Часть работ Н. А. Скрыпника нельзя было изъять из комплектов периодических изданий, из архивных фондов (хотя доступ, естественно, был существенно ограничен). Небольшое число произведений выдающегося политического деятеля было перемещено в специальные фонды библиотек с особым режимом хранения и пользования.
