Отчасти стремление к преодолению запретов на доступ к наследию Николая Алексеевича побуждала сама Коммунистическая партия. Скажем, потребность в подготовке сборников документов и материалов, исследований по истории Компартии Украины (тематических и обобщающих) заставляла специалистов изучать стенограммы съездов, конференций, пленумов ЦК. И здесь каждый раз аналитики наталкивались на доклады, речи, выступления Н. А. Скрыпника (его неугомонный темперамент, достойная удивления активность обусловили огромный объем такого рода информации). Попадая часто в непростую ситуацию, когда осветить предмет рассмотрения было просто невозможно без воссоздания позиций авторитетного исторического деятеля (например, на Таганрогском совещании, на I съезде КП(б)У), историки вынуждены были даже проводить дискуссии по поводу того, какими были взгляды Николая Алексеевича по целому ряду принципиальных моментов (кроме упомянутых, также и о создании СССР, о границах суверенитета союзных республик, сущности национал-коммунизма, политики «украинизации» и т. п.).
То есть вопреки всему произведения Н. А. Скрыпника все же жили и действенно влияли на общественное мнение, сознание, общественную мораль.
линских убеждений и находится в связи с национальным движением, которое стремится к отрыву Украины от влияния Москвы. Постышев заявил, что Скрыпник сознательно или бессознательно работал на пользу чужих разведчиков и саботажников и потому заслуживает, чтобы партия “дала ему хорошую чистку” (наверное, имеется ввиду критику или взбучку. – В. С.). Скрыпник заступался за крестьянство, обращая внимание на то, чтобы с ним обходились с большим милосердием, но центральная власть встала на сторону Постышева и потребовала, чтобы Скрыпник публично признался в своей ереси и просил прощения покаянным письмом, так как это сделали Зиновьев и Каменев. Скрыпник, видимо, отказался это сделать»
[670].
В таком же примерно ключе преподнесла весть о смерти Н. А. Скрыпника в статье под заголовком «Самоубийство большевистского лидера» и газета «Дейли Телеграф»
[671].
Но особенной болью смерть Николая Алексеевича отозвалась в сердце сознательных украинцев, которых безжалостная судьба обильно разбросала по миру.
…Сведения о харьковском выстреле дошли и до Приморских Альп во Франции, где проживал Владимир Винниченко. Отношения двух выдающихся государственных деятелей однозначно охарактеризовать невозможно, ведь их спектр оказался довольно широк: от взаимоуважения к интеллекту, творческим способностям и достижениям до идеологического, политического, даже военного противостояния и борьбы, когда судьбой было суждено, чтобы они в одно и то же время возглавляли различные правительства одной и той же Украины.
Уже 10 июля 1933 г. В. К. Винниченко записал в своем «Дневнике»: «…Известие о самоубийстве Скрыпника. Объяснение “Посл. Новостей” (по советской прессе, очевидно) Скрыпник отнял у себя жизнь из-за того, что не имел силы и мужества стать на товарищеский суд за те ошибки в национальной работе, которые он допустил. Газета от себя, очевидно, добавляет, что против Скрыпника проводилась “травля” все последнее время. – В чем именно причина такого акта? – В любом случае эта смерть вызывает и должна вызывать немало мыслей и выводов, которые должны войти в состав акта обвинения тех, кто так легко убивает таких ценных людей. Я не говорю уже о чувстве большой печали и угнетения, которые тоже добавляют своего» (факсимильное воспроизведение страницы приводится в книге И. Кошеливца).
Очевидно, смерть Николая Скрыпника так повлияла на писателя, что он именно в те дни решил назвать отдельные от дневника, особенно интимные заметки, относящиеся к трагическому для Украины 1933 г., «Мыслями о себе на том свете»
[672]. «Мои рассуждения, – отмечает украинский эмигрант, – не предназначаются для агитации или для создания какого-то у кого-то мнения»
[673].
Винниченко пытается выяснить для себя, почему, как и после смерти Н. Г. Хвылевого, случившейся совсем недавно – 13 мая 1933 г., вчерашние товарищи провожают в последний путь усопшего упреками и ругательствами: «Почему так? Почему упреки в малодушии, почему ругательства, а не выражения сожаления, скорби по умершим товарищам, по утерянным для жизни ценностям, за выбывшими работниками для “строительства социализма”? Почему так? Ну, пусть люди обнаружили слабость духа, не выдержали какого-то давления жизни и отобрали у себя жизнь. Неужели за это надо ругать своих товарищей? Не пожалеть, не вдуматься, из-за чего именно это произошло?
Тут эти недобрые товарищи и выдают сами себя. Этими упреками и ругательствами они разоблачают, где именно лежит причина самоубийства тех “малодушных”. Когда они сердятся и ругаются, значит, вина в них самих за эти смерти, вина в тех условиях и обстановке жизни, в которых довелось быть умершим. Дело, очевидно, не в малодушии, а в невозможности поступить иначе в тех условиях»
[674].
Не имея доступа к достоверной информации, Винниченко прибегает к чисто логическим соображениям. Он выражает абсолютное убеждение, что Н. А. Скрыпник не мог уйти из жизни, не объяснив в предсмертном письме своего последнего поступка. Однако никаких официальных сообщений о том нет. «Что же такое могло быть в письме, что надо прятать от товарищей покойного, от общества, от истории? – задается вопросом писатель и тут же дает ответ-предположение. – Очевидно то, на чем разошлись в последнее время Скрыпник и эти его товарищи. Из официальных высказываний самих этих товарищей известно, что различия у них были на почве национальной политики. За эту нацполитику Скрыпника товарищи его свергли с должности наркома просвещения, то есть главного реализатора, двигателя этой политики в массах, его за нее публично ругали, высмеивали, насмехались. Мы читали эти публичные насмешки Постышева, посланца Москвы, читали его угрозы “погладить спину тов. Скрыпнику” за которой, мол, прятались классовые враги пролетариата («петлюровцы»). Все это известно всем, и здесь ни догадываться, ни рассуждать нечего. Различие целиком очевидно. В сообщении и объяснении смерти Скрыпника товарищи его, центральные комитеты ВКП и КП(б)У, говорят, что причиной самоубийства было малодушие Скрыпника. Традиционное трафаретное избитое малодушие. А к этому чрезвычайно тупое и глупое сообщение: в чем то малодушие? Чего не выдержал Скрыпник? С чем не боролся? От чего сбежал “малодушно”? Никакого ответа нет на такие и подобные им вопросы. И из этого логика дальше делает вывод: Скрыпник лишил себя жизни на почве расхождения в национальной политике»
[675].
Мысленно опровергая различные слухи (о «будущем суде» – разве Н. Скрыпника еще не судили на пленумах ЦК, заседаниях Политбюро? – о том, что Н. Скрыпник не захотел предстать перед партией, прежде всего перед ее «непогрешимым вождем» и публично покаяться в том, в чем не виноват, – если не желал унижения, мог надеяться на самое вероятное тогда наказание – ссылку и т. п.), писатель-эмигрант заключал: «Скрыпник лишил себя жизни, во-первых: 1) для того, чтобы обратить внимание властителей-товарищей на опасность для коммунизма от того направления нацполитики, которое они принимают. 2) Чтобы своей смертью закричать против грубости, дурноляпства, наглости, лицемерия, непоследовательности и руководства “в новом курсе нацполитики”. 3) Чтобы своей смертью дать лозунг другим товарищам, которые хотят быть честными, искренними, последовательными коммунистами, чтобы доказать им, что его политика не была ошибочна, не была в интересах его амбиции, или выгод, или иных личных или национальных целей. Ибо какой аргумент может быть убедительнее смерти? Ссылка, или высылка или тюрьма, или даже расстрел – все это не то, все это попахивает какой-то виной, ошибкой, неправильностью Скрыпника и наказанием за это (хотя бы он ни сном, ни духом, ни на йоту не был виноват). Он должен был бы ждать удобного случая (может, десятки лет), чтобы доказать, что той вины за ним не было, что наказание ему было наброшено за ошибку других. Разумеется, он этого не мог допустить, когда он, действительно, горячо, стойко, всем существом верил в правильность своего действия, особенно в нужность, полезность, спасительность его действий для коммунистического дела, когда он видел угрожающий вред той политики, которую проводили власть предержащие. Он иначе и не мог сделать, когда так верил. Он должен был выбрать такой способ убеждения, такое средство доказательства и пропаганды, который бы обратил на себя внимание, который отобрал бы у противников возможность дискредитации его какими-то личными интересами Скрыпника, какими-то другими, кроме интересов коммунизма, интересами. И такой способ был единственным в его обстоятельствах: самоубийство, самоубийство как крик, как предостережение, как демонстрация, как лозунг, как завещание»
[676].
