— Уйди, Аня! — прикрикнул он, и…
Филипп воспользовался моментом. А я осталась сидеть на лестнице. Вдруг накатила такая слабость, что и дышалось с трудом. В груди как будто камень образовался, глаза пекло из-за того, что я боялась моргнуть, тело начало охватывать мерзкая лихорадка.
— Нет… — чуть слышно пискнула я, когда образы мужчин перед глазами стали стираться.
Никита бросил взгляд в мою сторону, и, кажется, хотел наплевать на борьбу, оставить брата в покое — с него бы хватило отметин. Но тот снова не пропустил его промаха и повалил на пол. Прижал локоть к горлу, наверное, надавил очень сильно, потому что послышался хрип Никиты.
— Давно хотел это сделать, — произнес Филипп, нависнув над братом. — Ты даже понятия не имеешь, как часто я представлял, как изменится мой мир без тебя. Я мечтал, что останусь один. И снова буду единственным и любимым сыном.
Никита лежал безучастно, как будто и не боялся, а я схватилась за перила и, пытаясь перебороть слабость, начала подниматься.
— Мне не было жалко игрушек — их было так много, что хватило бы на пару детдомов. Мне не было жалко денег родителей — я тогда понятия не имел, что такое жадность и насколько это вкусно и потрясающе, быть состоятельным, — продолжил Филипп свои откровения. — Мне просто хотелось больше внимания от папочки и моей новой мамочки.
Мне удалось подняться на ноги, но слова Филиппа словно окунули меня в желе. «Новой мамочки?». Как это, «новой мамочки?»…
Мужчина будто почувствовал мое изумление и отвлекся от пленника, взглянул на меня.
— Не делай вид, будто удивлена!
Я ничего не ответила. Просто смотрела на него и понимала, что он удивительно, невероятно похож на Ингу Викторовну, он просто ее копия! И он — ее сын, несмотря на ни что.
— Правда, удивлена! — выдохнул, не веря, Филипп. — Тебе что же, никто не сказал? Ни лучший друг, ни моя новая мамочка? За все эти годы?!
Он рассмеялся.
Угадал, и сам себе не поверил.
Смеялся он раскатисто, долго. Никита успел поправить свою прическу и подвигать челюстью, проверяя: цела ли. А он смеялся. Я успела спуститься вниз, приблизиться к ним и сесть рядом. А он смеялся. В гостиную выбежали Иван Петрович, Инга Викторовна и Костя. А он смеялся. В дверях гостиной, ахнув, застыла Ольга. А он смеялся. Никита закрепил на бедра слетевшее в бою полотенце. А он все также смеялся.
И только когда я прикоснулась к его руке, он оборвал безудержный смех и колко взглянул на меня.
— Когда Никита говорит о тебе, — сказала я напряженному мужчине и погладила не его, а маленького мальчика, затаившего надолго обиду, — он всегда говорит именно так — «брат». «Мой брат то», «мой брат се»… Для него ты брат, понимаешь?
Я бросила взгляд на Никиту и улыбнулась сначала ему, а потом Филиппу.
— Когда о вас говорит Инга Викторовна, ее глаза лучатся гордостью и любовью, а слова звучат именно так — «мои сыновья». «МОИ». «СЫНОВЬЯ». Только так. И никак иначе. Вы оба ее сыновья, понимаешь? Оба.
Филипп недоверчиво хмыкнул, дернулся, когда я сжала его ладонь, удивленно взглянул на наши пальцы, а потом медленно и словно нехотя убрал свою руку. Поднялся. И не глядя ни на кого, пошел прочь.
Два гулких шага. Три. Я чувствовала, что если он вот так и уйдет, то их отношения с Никитой не то, что не наладятся, а разлетятся вдребезги, окончательно. Не знаю, как будет дальше с родителями, но с братом они больше не сблизятся. Не будет этого шанса, все!
И я понятия не имею, что дернуло меня за язык. Наверное, та же интуиция или что- то странное и непонятное, что подталкивало ранее к Филиппу, намекая на высокие чувства.
— Почему ты прилетел на день раньше?! — крикнула я ему в спину.
Мужчина застыл.
Обернулся.
Взглянул на Никиту.
— Потому что впервые, — сказал он после раздумий, — меня попросил о чем-то… мой брат.
Глава № 37
Филипп ушел.
Невольные зрители конфликта между братьями разошлись. Мы с Никитой поднялись к нему в комнату. Он скрылся в ванной, а я стояла у окна и бездумно смотрела на ворону, крутившуюся в чуть хмуром небе.
В ушах до сих пор стоял звук уходящих шагов Филиппа — именно так трещит старый лед, начинающий таять.
Чьи-то приглушенные рыдания вывели из оцепенения. Покрутив головой, поняла, что кто-то действительно плачет, но не в комнате, а где-то внизу. Плачет так, чтобы никто не услышал. Пытается перебороть эту слабость, и пока не находит для этого сил.
Неужели Ольга?
Ее новый ухажер мог понять, что девушка не просто ему не подходит, а до сих пор серьезно увлечена другим. Но даже если он оставил ее в коттедже, можно легко вызвать такси.
Сомневаюсь, что у нее не хватает денег.
Впрочем, она может плакать из-за того, что окончательно и бесповоротно потеряла Никиту. Какое-то время надеялась, но теперь-то понятно, что даже приблизившись к нему вновь, познакомившись с его родственниками, вернуть не смогла. Это серьезный повод для слез, согласна.
Я и сама, как подумаю, что мы с Никитой довольно скоро расстанемся… Если не из-за того, что он меня бросит, так из-за того, что я брошу его и уеду.
Наверное, понимание того, насколько сильна будет боль от этой потери и заставила меня выйти из комнаты. Никита был занят в душе, мне не было смыла к нему входить, так что…
Спустилась на первый этаж.
Рыданий уже не было слышно, но я все-таки вышла на террасу и… остановилась, увидев, как в кресле, свернувшись калачиком и спрятав лицо в ладонях, сидит Инга Викторовна. По хрупким подрагивающим плечам было понятно, что плакала именно она. Плакала, а теперь пытается успокоиться, и не может, потому что все равно прорываются всхлипы.
Я не знала, что делать.
Слезы пугают не только мужчин.
Наверное, самым правильным было бы, чтобы рядом с ней оказалась не я, а Иван Петрович. Но, судя по отдаленным звукам его голоса, он провожал гостей, и был занят. А женщина выбрала именно эту минутку, чтобы позволить прорваться эмоциям, чтобы супруг ничего не увидел.
Если бы это была моя ровесница и подруга, я бы приблизилась и обняла ее. Вот так просто и молча. Если бы это была моя мама, я бы сделала точно так же, только окутала ее своей нежностью. А Инга Викторовна…
Она хорошая, добрая и веселая, и она не должна сейчас плакать!
Пожалуй, именно это и подтолкнуло меня не сбежать, а сделать к ней шаг.
И еще один.
И уже осознанный — третий, под ее настороженным взглядом и попыткой скрыть слезы.
— Аня? Что… — попыталась она улыбнуться.
А я склонилась над ней, такой трогательной и слабой в эту минуту, такой юной и беззащитной, что так легко ранить словами, и обняла. Тихонечко, едва ощутимо, чтобы она в любую минуту могла освободиться, убрать мои руки.
