– Батюшка пришел! – с радостной улыбкой повернулась я к Ольге.
– Да, я вижу, – едва слышно сказала она. – Уйди, Маша. Сейчас же!
Поджав губы, я сунула книгу под мышку, но спорить не стала. Поднялась к входной двери и, прежде чем войти в дом, услышала:
– Здравствуй, Оленька.
Петя постучал в дверь. Нам открыли, охранник пожал Чернышову ладонь. Какой-то хмурый мужчина провел нас через длинный коридор.
Лестница вверх. Выкрашенные желтой краской стены, и звенящая тишина, в которой шаги наши гулким эхом отдавали в ушах.
Остановившись перед одной из камер, мужчина достал из кармана ключ и отпер дверь.
– Иди, – сказал мне Петя. – Пятнадцать минут.
И я вошла.
В узком длинном помещении пахло чем-то кислым, подвешенная под потолком лампа почти не давала света, но обстановка и не интересовала меня. Алексей сидел на койке и, увидев меня, рывком поднялся на ноги. Скрипнули пружины, захлопнулась дверь за моей спиной, и я вздрогнула.
Сложив руки на груди, Милевский окинул меня внимательным взглядом:
– Какой прелестный маскарад.
Он знал, что я приду. Он ждал.
Голова закружилась, пол ушел из-под ног – от резкого облегчения меня качнуло, шляпка свалилась на пол. Алексей бросился ко мне и, подхватив, прижал к себе.
– И как теперь тебя ругать? – ласково пожурил меня он.
– Прояви фантазию, – буркнула я, утыкаясь в его плечо.
– Да какая уж тут фантазия, я целую речь заготовил… – накрутив короткий локон на палец, Милевский тяжело вздохнул. – Что стряслось? Почему ты не уехала?
– Тебя забрали. В тюрьму!
– Подумаешь, – носом зарывшись в мои волосы, ответил он. – Мы с его императорским величеством немного повздорили. Это воспитательный момент.
Я подняла на него глаза, озябшими пальцами цепляясь в его рубашку. Господи, он здесь, улыбается, говорит со мной! Пусть даже ругает, но он – рядом.
– И твой венценосный дядя, конечно, держит воспитательный процесс под контролем, – саркастично заметила я. – Дай угадаю! Государь смотрит на тебя в подзорную трубу и ручкой машет, раз уж Зимний через Неву напротив!
Накрыв мои руки своими, князь беззвучно рассмеялся.
– Утрированно, но недалеко от правды. Со мной всё хорошо. Вон, даже в свиданиях не отказывают. Будь спокойна, Маша. Уезжай. Чернышов всё устроит.
– Нет, – я мотнула головой и всем телом прижалась к нему.
– Mon Dieu, почему? – недоуменно переспросил он.
Алексей свел брови, меж ними залегла складка, только я видела – он вовсе не злится. Он смотрел мне в глаза, будто надеялся найти честный ответ в моём взгляде. Нет, не злится. Тревожится, пряча за показной суровостью горькую радость от встречи.
Всегда.
– Ты написал «люблю», – прошептала я.
Милевский руками обхватил моё лицо и, вынуждая смотреть ему в глаза, тихо спросил:
– И что не так? Я люблю тебя, Маша.
Чужой жених, чужая жизнь… оригинал ли, копия…
Прикрыв веки, я дернула краешком рта и призналась:
– И я.
Он шумно выдохнул, я задрала подбородок и повторила то, что уже неоднократно повторяла:
– Я никуда без тебя не поеду!
Пряча блеск темных глаз, князь потерся о мою макушку подбородком.
– Так вот откуда эта тифозная стрижка, – понимающе протянул он. – Я понял, ты снова заболела.
– Да вы, князь, шутник, – хмыкнула я.
– В этой ситуации, Мари, только и остается, что абсолютно не смешно шутить, – Алексей кивнул. – Мало мне было твоих приключений в литерном, мало того, что тебя потеряли в больнице. Ты и здесь не послушалась, – обреченно закончил он.
Снова потянуло чем-то прокисшим, я прикрыла ладонью рот.
– Дурно? – обеспокоенно спросил Милевский.
– Ничего, пройдет. Я, вероятно, беременна, – посмотрела я на него.
Алексей замолчал, замер, я с трудом удержала серьезное лицо – таким потерянным и одновременно счастливым я не видела его никогда.
– И ты … – он замялся и вдруг сменился в лице. Тряхнул головой, мучительно подбирая слова: – Маша, пожалуйста, ребенок ни в чем не виноват!
– Не знаю, что ты сейчас себе решил, но топиться я точно не собираюсь.
Он моргнул и севшим голосом уточнил:
– А куда собираешься?
– Замуж. Вроде бы…
Он хмыкнул, а потом расхохотался, до слёз, кажется. Крепко поцеловав меня в губы, князь погладил меня по щеке:
– И что мне теперь с тобой делать?
– Не знаю, любить? – предложила я.
– Это непременно, – согласился Алексей. – Но сначала неплохо бы всё же обвенчаться, чтобы хотя бы имя тебе передать. Какая-никакая защита. Надо было хватать отца Павла и требовать сделать это еще в больнице. В нашем случае бессознательное состояние невесты скорее плюс, чем минус, – серьезно заметил Милевский.
Я покачала головой, сдерживая смех, а потом опомнилась:
– Отец Павел? В больнице?
Запах ладана, тяжелый серебряный крест…
– Да, а что тебя удивляет? Эпидемия, люди мрут как мухи. Отпустить больному грехи – святое дело.
Черная ряса, мужские пальцы ласкают мой шрам. «Ангел мой, Оленька».
Меня затрясло, я захлебнулась воздухом. О, господи… Хватаясь за темную рубашку, я посмотрела на князя.
– Скажи, я ведь похожа на Олю? – хрипло спросила я.
Он потемнел лицом, поджал губы.
– Ответь мне, прошу тебя. Обещаю, никаких истерик. Пожалуйста, Алёша, это важно! – голос срывался, дрожал.
– Наверное, – отрывисто сказал Милевский. – Судя по фотографиям. Мне жаль, но я почти не помню Олю.
Снова меня замутило, я кивнула, принимая ответ.
– Нет, это ведь невозможно… – я потерла ноющий лоб.
– О чем ты, милая? – осторожно обнял меня Алексей.
– Ты ведь знаешь, отец Павел служил в церкви рядом с Солнечным. Та речка, где мы с тобою встретились, как раз по пути.
«Не ходи на речку, Маша!»
– Да, знаю.
– Перед смертью Ольга избегала исповеди. Отец Павел даже как-то пришел к ней в наш дом, он называл её Оленька. Но Оля нервничала, даже боялась. И на руке её был точно такой же шрам. Позже, когда сестры уже не было в живых, я сама крестом разрезала себе ладонь. Это было в Никольском. Это было при нём.
– При отце Павле? – Милевский побледнел.
