Уже на данном этапе Троцкий отдавал решающую роль в борьбе против самодержавия, за всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право не «интеллигентской буржуазии», а пролетариату
[330]. Эта тенденция в публицистике Троцкого была тем более характерной, что меньшевистские руководители, к числу которых он теперь принадлежал, входя во фракционный центр, по-прежнему считали решающей силой демократического этапа революции именно либеральную буржуазию, активным и автономным помощником которой должен был стать пролетариат.
«Политические письма» в значительной степени стремились проанализировать внутриполитические изменения и последствия, наступившие в результате вспыхнувшей в начале 1904 г. Русско-японской войны. Троцкий страстно выступал против «политического шовинизма», который сопутствовал войне и который он считал «одной из немногих форм политического идеализма, доступного ещё сегодня силам реакции». Опасность патриотических иллюзий он видел в том, что они «позже других реакционных иллюзий разъедаются… стихийной критикой, дольше других удерживаются в сознании массы».
С оттенком презрения в «Письмах» трактовалась позиция либералов в условиях войны. Особенное негодование вызывали лозунги поддержки Российской армии, которые раздавались из уст либералов, в частности П.Б. Струве. «Какая армия? — ставил вопрос Троцкий. — Армия, топчущая Польшу, закрепляющая царское господство на Кавказе? Или армия, «стряхнувшая с себя казарменный идиотизм и сдающая ружья революционной улице»? В последнем случае лозунгу «Да здравствует армия!» должен предшествовать лозунг «Да здравствует революция!». Делался вывод, что, «пасуя перед патриотической вакханалией, оппозиция обнаруживает не только полицейский страх, она повинуется смутному голосу классового инстинкта»
[331].
Пятое «Политическое письмо»
[332] было полностью посвящено такой важной конкретно-социологической категории, как толпа. По существу, это было содержательное социально-психологическое эссе о стихийной динамике, непредсказуемости поведения массы, опасности, которая заключалась в ней самой для различных сил, в том числе и для правившей элиты. Автор отмечал некие «законы массового сцепления», в силу которых «патриотический» порыв толпы, например по поводу блокады японцами Порт-Артура, мог бы быть повёрнут в противоположном направлении, если бы ей был «брошен с энергией другой лозунг». Троцкий приводил пример, как в Таганроге неожиданно в толпе стал раздаваться отнюдь не «патриотический» лозунг «Социалия, соединяйтесь!».
Разумеется, честнее было бы распространить неплохо сформулированное Троцким понятие «толпы» и на те массы, которые он надеялся повести на революцию. Однако на такую экстраполяцию революционер Троцкий пойти не мог. Он выискивал некую закономерность по поводу того, что по мере «революционизирования» масс толпа перестаёт быть таковой, превращается в собственную противоположность, становится неким организованным сообществом, прекращает грабежи, мародёрство и прочее.
Вряд ли автор не видел всей утопичности этих предположений. Статья завершалась словами: «Пусть же полицейские псы реакции зорко следят за регистром преступлений; когда они заметят, что в центрах политической жизни, несмотря на возбуждение улицы, не допускающее правильного полицейского надзора, число преступлений становится все ниже и ниже, что оно готово склониться к нулю, тогда — не рискуя ошибиться — они смогут сказать себе: «Это идёт революция!»»
Судя по текстам статей Троцкого в «Искре», до революции 1905–1907 гг., не примкнув к большевикам и подвергая их критике, одновременно подвергаясь ещё более суровой критике с их стороны, он политически и ментально был всё же с самого начала раскола несколько ближе к ленинской фракции, нежели к мартовской, хотя к Ленину относился суровее, нежели к руководителям меньшевизма. Сам Троцкий отмечал в мемуарах, что его связь с меньшевиками имела кратковременный характер, что он стоял за подготовку скорейшего объединения с большевиками, «видя в расколе крупный эпизод, но не более»
[333]. Он признавал, что весь 1904 г. прошёл в его стычках с руководством меньшевиков в основном по двум вопросам — об отношении к либерализму и об отношении к большевикам: «Я стоял за непримиримый отпор попыткам либералов опереться на массы, и в то же время, и именно поэтому всё решительнее требовал объединения обеих социал-демократических фракций».
К тому же Плеханов продолжал буквально преследовать Троцкого, даже вступая в столкновения с другими меньшевистскими лидерами по поводу его статей. 30 марта 1904 г. Георгий Валентинович писал Аксельроду, что просил Мартова послать последнему статью Троцкого «Наша военная кампания»
[334]. Аксельрод должен был выступить как своего рода третейский судья, ибо Плеханов находил статью «совершенно негодной», хотя Засулич, Потресов и Мартов высказались за публикацию. «Моё положение становится затруднительным, — ставил ультиматум Плеханов. — Я давно уж подал бы в отставку, если бы мой выход не грозил стать новым скандалом». Неужели Мартов и Засулич «не могут найти другого средства вознаградить Троцкого за те дерзости, которые он мне говорил? А ведь других titres
[335] у него нет: его статьи — это произведения Евдокии Кукшиной
[336], печатать их — значит срамить «Искру»… Порча литературной физиономии «Искры» — слишком дорогая цена» — так завершал своё обвинение Плеханов
[337]. Но Аксельрод оказался упрямым, тем более что ранее сам вносил в статью Троцкого необходимые поправки, и Плеханов, не зная об этом, задел и самолюбие Аксельрода. Тот ответил Плеханову 31 марта откровенно и жёстко: «Своим огульным, немотивированным отзывом ты поставил меня перед дилеммой: или голосовать против своей собственной совести — потому что мне статья понравилась — чтобы угодить тебе, т[о] е[сть] сделать низость, или же поступить сообразно своей совести, — наперекор тебе. Я, разумеется, выбрал последнее»
[338].
Дело не ограничилось стычкой между Плехановым и Аксельродом. В столкновение вмешался Мартов. 2 апреля он писал Аксельроду, что вопрос о статье Троцкого «послужил искрой, зажёгшей пороховой склад». Мартов поддерживал Аксельрода в том смысле, что большинство редакции «Искры» выступило за публикацию статьи, да и заменить её было нечем. Плеханов, однако, на заседании поставил вопрос «на принципиальную почву»: «Я не могу быть в коллегии, которая систематически пропускает статьи сотрудника, который, по мнению одного члена редколлегии, вреден, понижает своими писаниями литератур[ный] уровень «Искры». Или Тр[оцкий] перестаёт быть вообще сотрудником, или Плех[анов] выходит». Плеханов указал, что для него более «морально невозможно работать при сотрудничестве Тр[оцкого]».
