Хотя пребывание Троцкого в Сан-Пале публично не оглашалось, о нем знали многие. Французская Лига не только неофициально сообщала об этом своим сторонникам, но и рекомендовала поездки к Троцкому за советами. В результате Троцкого посещали даже делегации французских рабочих из провинции
[376]. Среди посетителей были и зарубежные деятели, причем далеко не полностью разделявшие взгляды гостеприимного хозяина, например секретарь британской Независимой рабочей партии Джон Пэйтон.
Однажды, в начале августа, в доме появился молодой писатель Андре Мальро
[377], перед этим проведший несколько лет в Китае, принимавший участие в китайской революции и написавший романы, сюжетно связанные с революционными событиями в этой стране: «Завоеватели» (1928) и «Удел человеческий» (1933). Первую книгу Троцкий подверг осторожной критике, заметив, что Мальро ничему не научился на опыте китайской революции
[378]. Тем не менее он рекомендовал американским издателям Саймону и Шустеру опубликовать роман «Завоеватели», который «не хочет быть только произведением словесного мастерства. Он ставит большие проблемы человеческой судьбы… Мальро в последнем счете индивидуалист и пессимист. Подобное ощущение мира и жизни мне психологически чуждо, чтобы не сказать враждебно. Но в пессимизме Мальро, поднимающемся до отчаяния, заложено героическое начало», — писал Троцкий
[379].
Мальро гостил у Троцких два дня (ночуя в гостинице) и остался о Троцком очень высокого мнения, хотя политически был теперь далек от троцкизма
[380]. Беседы шли о судьбах искусства в СССР после Октябрьской революции, проблемах индивидуализма и коллективизма, о причинах поражения Красной армии в Польше в 1920 г., о возможности войны между СССР и Японией. Живо обсуждалось творчество модного в то время французского писателя Луи-Фердинанда Селина. Хорошо знавший этого автора Мальро смешно копировал его жесты и манеру разговора. Переходя к философствованию, Мальро заявил, что, даже если коммунизм выполнит свои обещания по отношению к жизни на земле, он останется беспомощным перед лицом смерти. На это поддержавший его философический настрой Троцкий ответил, что для человека, сумевшего сделать на земле то, к чему он стремился, смерть становится чем-то совсем простым
[381]. Так или иначе, но личные качества Троцкого произвели на писателя весьма глубокое впечатление, хотя самого его, в отличие от Троцкого, метало из стороны в сторону. Через год, когда Мальро принимал участие в съезде писателей СССР и был приглашен на банкет, происходивший на даче Горького, в ответ на язвительную реплику Радека о том, что «товарищ Мальро остается писателем мелкобуржуазным», он поднял тост «за здоровье человека, отсутствующего здесь, но чье присутствие ощущается здесь постоянно, — за здоровье Льва Давидовича Троцкого». Скандальный тост Мальро как бы не услышали. Последовало долгое неловкое молчание. Мальро рассказывал позднее, что на банкете писателей он подвергся «бешеным нападкам» по поводу своего выступления против высылки Троцкого из СССР, что нападки исходили от писателей третьего ряда, но что «киты» в основном молчали
[382]. Чуть позже Мальро энергично выступил в поддержку народного фронта и советской внешней политики, в частности — во время испанской Гражданской войны, в которой он командовал боевой воздушной эскадрильей республиканцев. Он отказался осудить сталинский террор в СССР, заявив, что не намерен вмешиваться в конфликт Сталина и Троцкого. На позиции умеренного сталиниста тоже долго не оставался и во время Второй мировой войны активно участвовал в движении Сопротивления во Франции, стал верным сторонником генерала Шарля де Гол-ля и даже занимал пост министра культуры в правительстве де Голля в конце 50-х — 60-х гг. Умер он в 1976 г. Создается впечатление, что художественную натуру Мальро привлекали не идеи, а их сильные носители — Троцкий, Сталин, де Голль…
Казалось, что тихая провинциальная жизнь, к которой Троцкий почти привык в Турции, продолжится теперь и во Франции. Лев Давидович даже приобрел двух собак по кличкам Бенно и Стелла, с которыми надеялся в скором времени отправиться на охоту. Однако с каждым днем он все более чувствовал, что жить во Франции, но пребывать в отрыве от центра политической жизни — Парижа — он не в состоянии. Он всячески стремился перебраться в столицу или хотя бы в ее окрестности.
В Сан-Пале Троцкие жили до октября 1933 г., затем две недели провели в деревушке Багнере-де-Бигорр в Пиренеях. Видимо, в это время, а возможно, и несколько ранее Троцкий сбрил свою знаменитую бородку, а волосы причесал по-иному, с пробором, считая, что таким образом серьезно изменил свою внешность, замаскировался. Хейженоорт, впрочем, с немалым беспокойством указывал, что первый же прохожий узнает в нем Троцкого: «Невозможно изменить этот взгляд»
[383]. Разумеется, здесь было немалое преувеличение: «первый же прохожий» не очевидно слышал о Троцком, если и слышал, то вряд ли ожидал встретить его на улице и уж тем более не мог узнать его по острому «взгляду». Но любые случайные и непредвиденные встречи исключить было невозможно.
С 1 ноября Троцкие находились в небольшом городке Барбизоне вблизи Парижа, на окраине лесного массива Фонтенбло, в живописной местности, которая привлекала многих художников. В живописи возник даже термин «барбизонская школа». Здесь работали выдающиеся художники Теодор Руссо, Констан Тройон, Шарль Добиньи и другие. Но ни природа, ни мастерство живописцев Троцкого не вдохновляли. Как был он политическим человеком, так им и оставался. Искусство интересовало его лишь как средство воздействия на массы. Ни в дневнике, ни в письмах о барбизонской школе нет ни одного упоминания. Важным для него было то, что он теперь находился поблизости от Парижа.
