«От же курва!» – была его последняя мысль, наполненная смесью ярости и восхищения чужим интеллектом. А потом сработала биоэнергетическая бомба, вживленная в его организм Посвященным, и Степана не стало. Зато мощнейший энергетический импульс пробил изнутри казавшийся неуязвимым купол изоляции Таганайского Источника, и он оказался открыт эгрегору Сеятелей.
* * *
Вот и встретились. Не так, совсем не так Глеб представлял свою встречу с Зовущим – не яростный бой на уничтожение, а спокойный разговор и попытка помочь с его, Глеба, стороны. Вот почему Зовущий не дождался его? Зачем стал таким, почему напал? Или он и был плохим, только Глеб по наивности думал иначе?
И мальчик разозлился. Он ведь правда хотел помочь! Для этого и сбежал от родителей, потащил с собой тетю Свету, для которой все очень плохо закончилось. И папа с мамой пришли за ним сюда, а теперь им тоже плохо! За что?! Что такого Глеб сделал Зовущему?! Почему нельзя было по-хорошему?! Зачем вся эта боль, смерти, чудовища?! Зачем?! Слезы боли, обиды и злости выступили на глазах Глеба.
Конечно, сейчас мальчику было очень тяжело под страшным давлением Зовущего, но в отличие от мамы и дяди Степы он мог этому давлению противостоять. Разумеется, в восемь лет чутье, интуиция довлели в мальчике над разумом. Он чувствовал, но не знал, действовал по наитию, иногда и сам себе не способный объяснить свои ощущения и действия. Просто что-то в нем говорило: «Вот так надо, и все!» И Глеб верил. Потому что кому же еще верить, как не себе? Все его открытия, все новые умения, которые он осваивал, все, что, по идее, ему должен был объяснять кто-то опытный, а он, Глеб, постигал бы это долгими тренировками, – все ему давалось интуитивно, в стиле «я попробовал, и у меня получилось». Попроси его объяснить, как он проделывал тот или иной свой фокус, мальчик не смог бы. Но делал исправно, даже не задумываясь. Так он научился пользоваться особым голосом, научился скрываться от любого поиска, нашел способ уйти в сумеречный мир, выдернул из мира разума дядю Эдуарда… Так он собирался сейчас вырваться из хватки Зовущего.
И вот сейчас, под натиском, мальчик, конечно, не понимал, что воспринимает, но его дар уже работал, переводя полученную через чутье не осознаваемую информацию в рецепт противодействия врагу. Да, теперь Зовущий уже превратился из попавшего в беду и запутавшегося в злейшего врага, из-за которого пострадали и погибли многие хорошие люди. Чутье и дар говорили Глебу, как он может вырваться сам и освободить маму, но пока, под таким давлением, это было невозможно. Нужно было выждать, когда Зовущий дрогнет, ослабит натиск, то есть подкараулить момент.
Мальчику повезло: таких моментов произошло даже два, почти сразу один за другим. Сначала глухо и страшно ударило где-то в светлом мире. «Наверное, бомба», – подумал Глеб. А затем ударило здесь, совсем рядом. Мальчик увидел страшное: лицо дяди Степы вдруг исказилось, он что-то сказал, а в следующий миг исчез в ослепительной вспышке. Не будь у Глеба все готово и не войди его дар практически в режим автомата, работая без всякого сознательного участия мальчика, он бы, наверное, не смог воспользоваться случаем – слишком потрясен был.
Но дар сработал – он уже обнаружил уязвимые точки в давящей Силе Зовущего и нанес в них удары именно тогда, когда противник был наиболее смятен и уязвим. В результате ментальная хватка Зовущего разжалась, и Глеб с матерью выскользнули из нее, словно шустрые плотвички из неловкой руки рыболова, тут же окутались тенями сумеречного мира, завернулись в них, словно в плащи, чтобы не поймал, не нашел, не догнал…
И в этот миг все – и светлый мир, и сумеречный – содрогнулось от еще одного удара, самого страшного из всех.
* * *
Получилось! Посвященный ждал этого момента и дождался. Его бомба сработала. Причем не одна, а несколько: купол пробит, Изолянт ослаблен, а его креатура – Хозяин Топи, похоже, выведен из строя как минимум. Во всяком случае, его нигде не видно. Самое время ударить. Посвященный долго готовил эгрегор к такому повороту событий. Сеятели не любят, когда на них давят, и это может плохо закончиться. Поэтому нужно сделать так, чтобы все выглядело их решением. Изолянт для них – как кость в горле, но он свой, Сеятель, а потому, если есть возможность его не уничтожать, лучше так и сделать.
Будь Изолянт в полной силе, наверное, программа-максимум не получилась бы, и его пришлось бы уничтожить. Но, лишившись купола, сильного подручного и ослабленный взрывом становой бомбы, он стал уязвим. Поэтому обрушившийся на него натиск эгрегора был направлен на подавление, а не уничтожение. Подавление с последующей заливкой новой, мирной программы. Вместо безумного преступника – примерный член общества. Идеальный финал этого противостояния, если только забыть о цене. Цене, которую пришлось заплатить людям, не Сеятелям, которым как с гуся вода.
Но ничего: Посвященный забудет об этом. Должен забыть. Ради будущего. Все, что он сделал, – ради будущего. И все, что еще сделает, – тоже. Надо только постараться заткнуть разбушевавшуюся совесть и довести дело до конца. А еще перестать наконец киснуть – он же все-таки победил. И все сувайворы живы, что самое главное.
Ну, что там? Справились уже? Да, Сеятели свое дело знают: Изолянт полностью подавлен и беспомощен. Осталось только залить новую программу, а значит – выход его, Посвященного. Ну, помолясь…
* * *
Эдуард бежал. Бежал со всех ног, чувствуя тянущую боль в мышцах своего нового тела. Хорошего, сильного тела. Жаль его предыдущего владельца, конечно. Эдуард его почти не успел узнать, и вопросов было больше, чем ответов. Кем он был? Почему так похож на Михаила Стрельцова? Клон? Или биологическая копия, созданная Белоярским Обломком? Как бы там ни было, «Михаил Стрельцов» мертв. Снова. А вот Алина и остальные пока живы. К ним Эдуард и спешил. Это тело умело переходить на сверхскорость, но пока что в зоне станового поражения эта его способность была недоступна. Так что Прохоренков бежал как обычно, что всяко лучше, чем летать бесплотным духом. Хорошо еще, что стан уничтожил Топь на всей области своего действия, так что под ногами у Эдуарда теперь была земля. Мертвая, но твердая.
Ох, ну вот и они. Все пятеро без сознания. Трое сувайворов и двое невакцинированных Измененных, тоже, очевидно, работающих на Белоярский Обломок. Похоже, придется делать всем уколы стимулятора. В Алинином рюкзаке должен быть… Да, так и есть, слава богу!
Одну за другой Эдуард сноровисто сделал пять инъекций, благо ампул хватило. И сразу же кинулся к Алине. Она зашевелилась, и сквозь сжатые губы вырвался слабый стон. Эдуард снял с пояса флягу с водой и поднес к ее губам. Она, почти не открывая глаз, с благодарностью припала к горлышку. А затем посмотрела на Эдуарда…
– Вы… кто?
Вместо ответа Прохоренков сконцентрировался и чуть тронул ее сознание аккуратным, почти нежным ментальным касанием. Глаза Алины широко распахнулись в изумлении и неверии.
– Док?!
– Да… Алина, у меня тут… некоторым образом новое тело.
Но она не слушала, просто притянула его к себе и обняла. Крепко-крепко. Настолько, что, будь у этого тела несколько менее мощный мышечный каркас, ребра бы затрещали. И Прохоренков, смущаясь, обнял ее в ответ. Осторожно, словно она была хрустальной вазой. Вокруг зашевелились приходящие в себя Измененные и сувайворы, слышались стоны и тихие ругательства. Но Алине и Эдуарду ни до кого не было дела. Они держали друг друга в объятиях, словно вновь оказались в циклической пространственной аномалии, изолировавшей их двоих от всего на свете.
