Оказавшись в Центральной Азии и в Иране, турки-сельджуки познакомились с разнообразием этих способов землевладения. Тем не менее для всех тех, кто продолжал жить согласно племенным традициям, идея индивидуального владения землей, в особенности той, что предназначалась для земледелия и имела четкие границы как в административном, так и в территориальном плане, воспринималась и принималась с трудом. Они по-прежнему склонялись к тому, что вся земля подлежит коллективному использованию и может делиться, самое большее, между отдельными региональными группами. Трудно представить, что, явившись в Малую Азию, они оказались так сильно подвержены влиянию традиционных мусульманских правоведов, что изменили свое поведение. Единственный вопрос состоит в том, чтобы понять, были ли им выделены в коллективное пользование неудобные зоны местных стран с сохранением их привычной административной организации, как это было сделано в государствах Центральной Азии, на службе которых они находились ранее. Или они считали себя хозяевами всей земли, но там, где им выгодно, позволяли изолированным группам субъектов землепользования существовать, сохраняя свою административную структуру. С позиции самого факта завоевания второй вариант представляется более приемлемым, хотя в то же самое время нужно заметить, что на том уровне организации и развития идей, которого они тогда достигли, разница между этими двумя вариантами на практике могла быть не такой очевидной. С другой стороны, в дальнейшем эта разница могла и должна была стать очевидной для представителей власти, которые постепенно создавали на завоеванной территории государство и которые получили из классического ислама определенные знания в области терминологии и права. Пример того, что было проделано во время аннексии Ахлата, позволяет с большой вероятностью предполагать, что самое позднее в первой трети XIII века общее освидетельствование земель «Рума» (Римского или Иконийского султаната) в целях налогообложения было завершено. Начиная с этого времени, в соответствии с процессом, которому имеется множество исторических параллелей (например, в Венгрии), государство, очевидно, считало общественными владениями все, что не являлось предметом индивидуальной собственности. И хотя оно предоставляло некоторые территории для общественного использования группами кочевников-скотоводов, в будущем этот процесс был строго ограничен. Трудно сомневаться, что в состав этих общественных владений вошли многие земледельческие зоны, и люди, которые их обрабатывали, не рассматривались как владельцы. Вполне понятно, что в процессе дальнейшего развития в этом направлении, в отличие от других мест, завоеванных арабами, не могло возникнуть никаких различий между мусульманской и «туземной» собственностью (т. е. между землями, с которых брался харадж, и землями, с которых бралась десятина) или между собственностью государства и правами государства в отношении частной собственности (разница между двумя типами икты). В целом, с учетом некоторых региональных и индивидуальных исключений, существовало только государственное владение, и внутри его могли определяться различные условия для групп и частных лиц. Но даже тогда из этого владения путем отчуждения могли появляться частные собственники. Однако, как правило, они не сохранялись со времени, предшествующего завоеванию, а если по какой-то случайности такое происходило, то они могли существовать только при условии юридического признания новым государством, формально являвшимся собственником. Несмотря на то что в своем изложении я пользуюсь терминами, отличными от тех, которые использует Осман Туран, и что в некоторых пунктах, как будет видно, я не считаю возможным согласиться с ним, все это в целом совпадает с его концепцией, и ее общее направление трудно оспаривать.
В действительности существует другой аспект, которому Осман Туран за счет своей изначально турецкой точки зрения уделил меньше внимания, а именно возможная преемственность со стороны византийской системы. Я так активно подчеркнул тот факт, что турки часто попадали в «Рум» практически как агенты империи, и в любом случае без всякого сознательного желания разрушить сложившиеся здесь в прошлом институты империи, во всяком случае, пока это не коснулось их персонально, что мне нет необходимости поднимать вопрос о возможной преемственности в системе землевладения. Но на самом деле здесь нет противоречия с тем впечатлением, которое создается от положения дел после турецких завоеваний. С одной стороны, следует помнить, что в тех регионах, где появлялись турки, к тому времени греческих крестьян-собственников почти не осталось (возможно, в случае армян ситуация была менее экстремальной), а крупные землевладельцы либо отсутствовали, либо им приходилось бежать. Их арендаторы-крестьяне автоматически обнаруживали себя во власти завоевателей и оставались один на один с ними без посредников. Обычно у них не было никаких шансов отстоять свою небольшую индивидуальную собственность. С другой стороны, во многих регионах в результате эвакуации, движения населения и т. д. возникали пустоты между зонами византийского и турецкого режимов. Только тщательное изучение аграрных структур и методов начисления налогов или ренты – исследование, которое, учитывая состояние документов, может быть сделано, только включая несколько веков, – могло бы позволить нам определить, до какой степени в различных регионах могла существовать преемственность между византийским периодом и периодом турок-сельджуков. A priori допустимо, что в одно и то же время существовали примеры преемственности и примеры ее отсутствия, но с нашей нынешней точки зрения вполне достаточно, чтобы то, как это себя проявляло, не вступало в противоречие с выводами, сделанными ранее.
Более того, важность существования в Османской империи государственных земель miri является одной из ее характерных особенностей, так явно подчеркнутых в работах Омера Лютфи Баркана, что a priori нет оснований удивляться, если мы отмечаем существование тех же самых черт в самих истоках Турции. В определенной степени одного этого аргумента недостаточно, но его можно добавить к другим. Тем не менее вопрос преемственности не так прост, как может показаться, поскольку, как указывал Осман Туран, хотя его интерпретация не всегда представляется мне корректной, монгольский протекторат изменил систему государственных земель, созданную при Сельджукидах, и, кроме того, османское государство не ограничивалось их территориями в Анатолии. Следовательно, преемственность, вероятно, не является такой простой и прямой, как на первый взгляд. Но из этого не следует, что ее не было.
С учетом всего сказанного, до монголов имелась еще некоторая частная собственность, как мусульманская, так и «туземная». Среди документов с датировкой до 1243 года, подлинность которых едва ли можно ставить под вопрос, мы можем взять, например, запись о передаче вакуфа в Конье, датированную 598 (1201) годом. Эта запись интересна, поскольку благочестивый дар этого типа делается в принципе на неопределенный период до конца света и не может применяться в случае обычных отзываемых прав, а согласно классическому мусульманскому праву, применяется только к полному владению или чему-то сравнимому с ним. Передача вакуфа всегда делалась в соответствии с условиями и терминологией классического мусульманского права. В этом конкретном деянии даритель, amir ispahsalar Шамс ад-Дин Алтун-аба, официально указывает, что собственность, которую он передает как вакуф, полностью принадлежит ему. Следует заметить только, что это по большей части городская собственность, а раз речь идет о городской собственности, она, по-видимому, находилась в Конье. Другой пример можно взять из летописи Ибн Биби, который был слишком хорошо знаком с бумажными делами, чтобы перепутать термины, и который заявлял, что Кей-Кубад передал некоторые деревни в полное владение (mulk, tamlik) с подтверждающей это грамотой греческому правителю Аланьи (Калон-ороса) Киру Фариду за то, что тот согласился подчиниться ему. При этом он делает различие между этим даром и иктой, которую Кей-Кубад предоставил ему в другом месте. Вероятно, частная собственность, установленная таким способом, выделялась из общественного владения, что позволяет нам засвидетельствовать начало процесса, которому суждено было набрать обороты во времена монгольского владычества.
