Изучение культурной жизни «Рума» XIII века (те же самые замечания могли бы успешно применяться к XIV и XV векам) затруднено и едва ли когда-нибудь предпринималось. Единственное, что можно сделать, – это дать неизбежно весьма несовершенный обзор. Сконцентрировавшись на моменте, предшествовавшем монгольскому периоду, мы можем пренебречь всей сферой турецкого языка, на котором еще не создавалось никаких письменных работ, и просто подчеркнуть, что на нем существовала устная литература (о ней мы поговорим позже), а литературная деятельность на персидском или арабском языке ограничивалась городами. Такое положение, какой бы ценностью она ни обладала, ограничивало ее возможности и создавало разрыв между двумя составляющими населения: жителями городов и туркменами. Другие проявления этого и связанные с ними опасности мы уже рассмотрели. Но даже в отношении арабо-персидской сферы интеллектуальной жизни до сих пор нельзя сказать, что был составлен исчерпывающий обзор. При отсутствии в Анатолии хотя бы одного биографического труда, подобного тем, которые были написаны в соседних странах мусульманского мира, остается надеяться, что кропотливое изучение последних даст какие-нибудь разрозненные упоминания о тех, кто провел определенную часть жизни в «Руме». В дополнение можно составить список (в особенности в библиотеках Стамбула и других мест Турции) не только работ, написанных в этой стране, – фактически это уже более-менее сделано – но и рукописей других произведений, которые были переписаны там, опираясь на подтверждение этого факта переписчиком с указанием даты (как, например, в случае Корана, переписанного для Кей-Кубада). Очевидно, не случайно (и потому весьма показательно), что большая часть известных манускриптов с работ ханафитских учителей права Центральной Азии были найдены в турецких библиотеках и что такое большое число из них было скопировано именно там. Однако некоторые все же могли быть привезены из Центральной Азии, и чаще всего беженцами, спасавшимися от монгольского нашествия, или иммигрантами, привлеченными щедростью сельджукских правителей и другими причинами. В этом отношении, по всей видимости, важно изучить записки читателей, которые часто можно обнаружить в начале, в конце или на полях манускриптов, поскольку работы Г. Ваджды продемонстрировали, насколько они оказались интересны в других мусульманских странах. Тогда стало бы возможно более ясно увидеть не только то, что было написано в «Руме», но и то, что привлекало их внимание в более широком смысле и, следовательно, влияло на написанное. Затем мы, по возможности, должны избежать сложившегося сейчас и определенно слишком экстремального впечатления, будто духовная жизнь была монополизирована несколькими крупными фигурами, и представить более широкую и разнообразную картину.
На нынешнем этапе нашего знания духовная жизнь в Малой Азии в середине XIII века, в особенности в начале монгольского периода и чуть раньше, как она представлена в имеющихся документах, вращалась вокруг фигуры Джелал ад-Дина Руми или, во вторую очередь, вокруг тех, кто был его предтечами. Вопрос состоит не в том, чтобы приуменьшить огромную ценность его поэтических и религиозных произведений, которые дошли до наших дней, или даже общественную важность мистического ордена, основателем которого он считается. Просто нужно понимать, что он был не единственным, что до него и одновременно с ним были другие люди и другие веяния, которые, хотя их труднее обнаружить, могут тоже оказаться важными.
Джелал ад-Дин Руми и его круг писал на персидском языке (фарси), и нет сомнения в том, что на протяжении всей турецкой истории владение фарси было распространено больше, чем владение арабским. Это объясняется тем фактом, что предки турков или, по меньшей мере, их аристократия имела какое-то представление о персидском языке с тех пор, как жила в контакте с иранским обществом, а позже тем, что среди иммигрантов, способствовавших формированию анатолийской культуры, было большое число иранцев (или людей из Центральной Азии, говоривших на фарси). Тем не менее среди них были и арабы, а изучение права в любом случае оставалось сферой использования арабского, и уже одно это существенно.
Мимоходом мы уже высказали предположение, что свои знания в области мусульманского права «юристы» Малой Азии во многом почерпнули из работ ханафитских правоведов, живших в Центральной Азии. Упоминавшиеся выше манускрипты из Сиваса представляют собой компиляцию нескольких коротких работ из этого источника, одна из которых действительно является работой Кашани, который ранее был посланником Нур ад-Дина и на время задержался у Масуда. Эта рукопись была приобретена читателем из Эрзурума. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что правоведы, которые становились востребованы в Малой Азии, теперь могли приезжать туда из других регионов, в особенности из ближайших. Из Египта первым прибыл посланный аль-Камилем Афдал ад-Дин аль-Хунаджи, который при Кей-Кубаде и Кей-Хосрове II был «главой fuqaha» (главой ученых-правоведов) Румского султаната, до того как бежал от монголов. Умар аль-Абхари, умерший в 663 (1265) году, и Сирадж ад-Дин аль-Урмави из города Урмия, расположенного на берегу одноименного озера в Иранском Азербайджане (595 (1198)—682 (1283) гг.), разделили свою жизнь между Месопотамией и Малой Азией. Некий Мухаммед аль-Таликани, который умер в «Руме» в должности кадия в 614 (1217) году, приехал из Казвина (северо-запад Ирана). Юсуф ибн Саид аль-Сиджистани приехал из Восточного Ирана, и именно в Сивасе в 639 (1241–1242) году он написал свой «Munyat al-Mufti» – важный трактат по праву, снискавший огромную популярность на всем мусульманском Востоке. По-видимому, нет необходимости продолжать этот список имен, главная цель которого – подчеркнуть существование еще одного поля деятельности, пусть и менее известного, чем другие.
Не без основания считается, что мистицизм процветал в основном в Иране и, как следствие, избранный им язык был фарси. Вопрос о мистицизме в Малой Азии будет рассматриваться немного позднее. Однако и здесь он тоже не был исключением. В начале XIII века в Египте жил великий арабский мистик испанского происхождения Ибн Араби, чей престиж во всех мусульманских странах был огромен. Нет сомнения, что его влияние в сельджукской Малой Азии было весьма значительным. Возможно, это влияние еще немного усилилось в результате появления в Малой Азии пилигримов из Северной Африки, которых оказалось настолько много, что им дали право иметь собственную маленькую мечеть в Конье. Но более непосредственным образом это влияние распространилось благодаря путешествию самого Ибн Араби, побывавшего в Анатолии и дважды в Малатье (в 602 (1205) и в 613–615 (1216–1218) гг.), где он написал короткую работу, а в 612 (1215) году даже в Сивасе и Конье, где он имел беседу с Кей-Кавусом. Позже его ученик из Северной Африки Ариф ад-Дин Сулейман из Тлемсена прожил в «Руме» много лет, и было бы интересно узнать, что привело его туда. Но не только благодаря влиянию этого иностранца в Анатолии можно обнаружить учеников Ибн Араби. В «Руме» Ибн Араби был гостем объявившего себя его учеником шейха Мадж ад-Дина Исхака, снискавшего большую славу и ставшего отцом мальчика, которому было суждено стать учителем теологов-мистиков «Рума» – Садр ад-Дина Коневи (из Коньи) и навсегда остаться приверженцем верований своего отца. С другой стороны, почти ничего нельзя сказать о влиянии другого арабского мистика и современника Ибн Араби, Ибн Фарида. Известно только, что некий уроженец Ферганы, нашедший убежище в «Руме» и имевший связи с Садр ад-Дином, написал комментарий к его работам.
