Дарья рассказала о записке председателя, Иван в сердцах выругался и сказал, что тот козырь был самый великолепный. Она призналась, что не может Дуракова переносить из-за смердящего запаха, исходящего от него.
— А у мужиков что, запах имеется? — удивлённо вскинул он глаза, как в тот раз, когда сделал предложение. Дарья внезапно почувствовала забытую силу вспыхнувших тогда чувств, словно возвращаясь к жизни.
— А как же, Ваня? Вот и твой запах, я на него шла, как по ветру, нос держу и слышу, где ты находишься. Всё так. Одни осознают, а другие нет. Но все женщины прежде всего идут на запах мужчины, мужской силы. Женщины, Ваня, всё-таки к животным прежде всего чувствами ближе. Они имеют сильное чутьё, но не все понимают, что ими движет. Они уверены, что идут за красивым носом, красивыми волосами или лицом, а на самом деле своё чутьё они настраивают на единственную часть тела, детородную, которая посылает им призывы. Им кажется, что их пленяет нечто другое, они влюблены и готовы умереть за своего возлюбленного. На самом деле всё проще, Ваня. И необъяснимее, Ваня.
— И со мною так было?
— И с тобой. И что самое удивительное — со мной.
Иван прижал жену к себе, приник к её раскрасневшемуся лицу своими шершавыми губами и долго целовал нос, губы, уши, чувствуя её каждой клеточкой, — такую родную, пре красную.
— Господи, мне не надо жить, мне надо умереть, Дарьюша, так я тебя люблю! Моя милая, моя дорогая, моя такая вся, что слов просто нет у меня сказать всё о тебе. Жизнь моя ты, в общем, я тобой дышу каждый час, каждую минуту и секунду. В каждом стуке моего сердца ты, в каждой жилке, её трепетании — ты! Моя милая, люблю тебя всё сильнее и сильнее и не знаю, что делать, потому что сердце моё разрывается. Жди меня. Люби меня, я твой навсегда. Я готов отдать свою жизнь тебе, если надо. Всё, всё теперь, всё теперь.
— Люблю тебя, — проговорила она шёпотом. — Я тебя так ждала, я каждую минуту слышала стук твоих шагов, твой голос слышала день и ночь, Ваня. Я думала, Ваня, что умереть, умереть бы, так всем — сразу! Зачем мучиться? Страдать зачем? Нет, Ваня, ничего сильнее моей любви, и смерть перед нею, Ваня, бледнеет и ничего не значит. — Её глаза блеснули острым лучиком в темноте.
VII
Перед самым рассветом Кобыло, попрощавшись с женой, ещё раз обнял сыновей, прислонившись к каждому своей небритой щекой, и медленными шагами, с замирающим от дурных предчувствий сердцем, оглянувшись на вышедшую провожать Дарью, махнул рукой, чтобы она вернулась, и юркнул в плывшую от луны по-над землёю светлым облачком тень, — то облачко словно заслоняло его собою от возможных неприятностей, и, пригибаясь, с оглядкой, словно вор, Иван заспешил через огороды к скирде. Через минуту тень его качнулась за пряслами на дальних огородах и истаяла в неверном свете.
Он и не предполагал, что за избою с вечера установлено наблюдение. Прохаживавшийся по вымершей улице Липок милиционер Сытов с незнакомцем из районного отделения ОГПУ не случайно оказались вблизи их дома. Они ловко и незаметно обошли избу и через двор умершего соседа пробрались на чердак его дома, установив тщательное наблюдение, по очереди следя за избою Кобыло. Ночью, когда последняя бутылка водки оказалась допита, милиционер Сытов заметил в мерцавшем лунном свете внушительную фигуру Кобыло, которая в ночи казалась ещё более огромной и мистически невероятной для вымершей полностью деревни. Стоило бы добавить, что живучесть семьи Кобыло поражала воображение милиционера Сытова, более того, раздражала именно своим страстным желанием выжить. «Казалось бы, — думал он, — что проще — умереть! Ан нет, живут, хватаются, как утопающий за соломинку, держатся, не умирают». Сытов растолкал пьяного энкавэдэшника и показал рукой на тенью скользящую фигуру Кобыло. Тот продрал глаза и, надо отдать должное, принялся выполнять инструкцию, которую получил от командира заградительного отряда тов. Краснобобылева в присутствии майора НКВД тов. Дуракова.
Всё развивалось по плану. Когда пришло известие о побеге из лагеря Ивана Кобыло и о том стало известно председателю, Дураков предпринял ряд решительных шагов. Он знал: Кобыло приедет к жене, детям, в том не приходилось сомневаться. Вся эта старая с предрассудками сволочь очень уж вела себя преданно по отношению к семье, вся эта старая интеллигенция, дворяне и прочие враги народа. Председатель Дураков настаивал, чтобы врага народа, причём злейшего, как он утверждал и настаивал, что было занесено в протокол, чтобы «врага народа арестовали не дома, не в избе, а непременно в лесу, когда тот направится в лагерь контрреволюционных сил, главарём которых и являлся Кобыло». Председатель из последних сил врал относительно того, что ему всё известно, и особенно старался из-за той злополучной бумажки, которую заставила его подписать Дарья. И уж то, что Кобыло являлся главарём контрреволюционных сил, — сей аргумент был придуман им в последний момент, ибо, полагал Дураков с революционных ещё лет, чем абсурднее ложь, тем убедительнее она выглядит.
Молодой командир полка, организующий всю систему заградотряда, человек ещё молодой, с жёстким, квадратным, загорелым и спокойным лицом, с узкими глазами и коротки ми ногами, на которых покоилось сильное тренированное тело, медленно, но основательно думающий, согласился, помедлив, с председателем. Он не знал, конечно, о той злополучной бумажке, ради которой и затевалась Дураковым операция. Командир полка вызвал командиров эскадронов и отдал приказание. Тут же неслышно покинула расположение полка разведгруппа из десяти экипированных по последнему слову техники красноармейцев во главе с капитаном. Группа направилась к чернеющей под лунным светом рощице по отливающей серебром от мороза стерне. Сосредоточившись в роще, разведгруппа установила наблюдение за скирдой, в которой укрылся Кобыло.
В расположении заградительного отряда заметно зашевелились. Срочно строились кавалерийские эскадроны. Ещё не приведён был в полную боевую готовность полк, как два полуэскадрона, по единому взмаху своих командиров, чавкая нестройно копытами коней, уже умчались на дальние позиции: на случай возможного подхода подкрепления контрреволюционных сил со стороны Волги. Принимались серьёзные военные меры. Дураков настаивал на полномасштабной операции, требовал задействовать все имеющиеся в распоряжении командира средства. Доносились характерные признаки военной операции — команды, бряцанье оружием, несметный топот ног и копыт по смёрзшемуся грунту, — словно месили глину. Весь полк выстроился в длинную колонну поэскадронно; сбивались лошади, слышался порою их недовольный злобный храп, ржание; в темноте раздавались вскрики, укрощающие лошадей; чётко звучал командирский сдавленный голос. Словно тени, закачались через некоторое время кавалеристы в призрачном предутреннем влажном, несмотря на морозец, воздухе, правя в сторону скирды. Необстрелянные молодые кавалеристы стыли душою, напуганные командирами на коротких политбеседах, где те рассказывали о недремлющем враге, о ненасытной банде контрреволюции. Скирда молодым воинам казалась средоточием чудовищных сил, где империализм собирался дать бой Республике Советов. Кавалеристы молча поглядывали на скирду и ждали: вот-вот грянет оттуда адский пламень пулемётов и начнётся новая гражданская война.
