Настасья Ивановна перекрестилась и перекрестила Петю и, закусив нижнюю губу, стала думать о сказанном повитухой, находя, что и на самом деле сказанное её подружкой легло на сердце, ибо в последнее время, особенно после пожара и смерти священника, она почувствовала в душе большую скорбь, поняла, что убийство мужа, святого человека, не обидевшего курицу, определило направление наступающего зла — на самых беззащитных, самых богомольных, на верующих и страдающих людей. Это её так поразило, что она в страхе подумала о конце света, который был бы как раз к месту ныне.
— Тёть Маруся, надо сеять хлеб, растить скот, а уж остальное Бог приложит нам в усладу, — усмехнулся Кобыло, поглядывая на Дарью, которая молчала, изредка крестилась, а лицо её светилось нежной любовью к нему, и он это понимал, за что был благодарен ей. — Мы соберём урожай, а тогда и посмотрим, на что наши силы ушли. А? То-то! Я, может, конный завод заведу, чтоб коней продавать людям на радость, а себе не в убыток. Для Бога нужны дела обычные, человеческие.
— Ох, ох! Ваня, сказывай, сказывай, а ить всё не так, потому как великое горе налилось на нашу святорусскую, исполненную смирения землю со стороны моря безбожеского, бесовского, Ваня; а оно затопит наши конюшни, понесёт наши юдоли в геенну огненную, Ваня, — проговорила повитуха, вновь крестясь и не поднимая глаз, словно наблюдая перед глазами картины одну ужаснее другой.
— Что ж ты, бабуся, всё нас пугаешь, милая, да не боимся мы ничего в этой жизни, чтобы так вот содрогаться, — сказал Кобыло с нескрываемым недовольством и в раздражении.
— Да не надо содрогаться, Ваня, не надо, а только помнить стоило о Боге, о грехе на русской земле, которая накатилась неслыханной болезнью и очумит весь мир людской страшным недугом, Ваня. Вот! — она перекрестилась, и вслед за нею перекрестилась Дарья, которая сидела ни жива ни мертва, с бледным лицом.
— Грех великий спалил душу русскую, Ваня, принёс на землю невиданный грех, потому как забыл человек веру, ударился под бесовские струны в пляс, а танцуя, в танце, думал, что это и есть настоящая жизнь-то, Ваня. А жизнь-то ему Господом Богом нашим вседержащим была уготована избранная, указующая перстом на путь богоизбранника, и указать ещё и другим тот истый путь должен он, чтобы не забывал его русский человек, а он ударился — богохульствует, заповеди не исполняет Божеские. «Не убий», а он убивает; «Не укради», а он крадёт всю жизнь. «Не прелюбодействуй», а он прелюбодействует; а змея сплелась во клубок, и — пропала душа народная, потому как тот клубок из измены, святотатства, которые засеяли поле людское семенами отрицания веры, богохульства, измены — семье своей и царю своему. После чего душа забилась в груди русского человека, питаясь ненавистью, Ваня. Вот как! И брат пойдёт на брата, сын пойдёт на отца своего, хотя сказано: «Чти отца своего превыше всего». Горе нам! Горе нам! Горе нам!
Кобыло с неприятным ощущением в душе встал, направляясь в погреб за квасом, и словно ощутил бьющий в ноздри запах содома, творившегося вокруг. Он вышел в темноту и постоял, отдыхая душою. Не хотелось ему сегодня слушать услышанное. Он глядел на спокойный небесный полог, разукрашенный звёздами, далёкими мирами, бороздившими непрерывно небо, и ему казалось, мир соткан из этих миров, комет, а также мыслей и дум человеческих так прочно и навсегда, что слова повитухи никак не вязались с раскинувшимся над ним чистым Божественным миром.
Кобыло постоял некоторое время, спустился в погреб и вытащил оттуда небольшой бочонок с квасом. В доме царила тишина; лишь слышался слабый голос ясновидящей да горевшие глаза Дарьи словно излучали некий печальный звон, который тоже слышал он, но никак не мог, не хотел принять сказанное Марусей.
— По земле нашей святорусской ходят невидимые люди, богоотступный дух которых стал на службу дьяволу, — вещала она, поднимая перст вверх. Кобыло ещё никогда не видел повитуху такой. Её глаза горели в свете чадящей лампы; от них исходил мрачный отблеск, зловеще взмывающий с единственной целью — вызвать содрогание в душе. Дарья сидела с приспущенными длинными ресницами, от которых тень на лице дрожала, словно от ветра: то она содрогалась от мысли о грехопадении.
— Их тень я видела, я вижу, как они блуждают, словно заблудшие овцы, — продолжала Маруся, — не слушают трепета своего сердца, а в рыси своей уподобляются камням, брошенным из руки в воду. Эти невидимые люди, полные изуверских замыслов, противных Богу, прольют кровь на земле. Сердца их сплелись во клубок, источают яд ненависти, раззора и раздора, доноса, клеветы, зависти, лжи и измены, нищеты! Гоните их, ибо погибнет душа! Кляните их, ибо обагрится кровью невинных людей земля наша святорусская, и да изымется дух её на посмеяние врагов наших во всех царствах земных и небесных! Изыде! Изыде! Изыде, сатана! — Она перекрестилась.
Дарья встала на колени перед святым углом, осенив себя крестом, опустив голову до земли, начала шептать слова покаяния, ощущая в душе боль и содрогаясь от боли. Ей не хотелось слушать старушку, но она понимала, что иначе нельзя. Дарья в последние дни, месяцы, увлечённая работой, новой, неожиданной ролью молодой жены, с нежностью и с открытым сердцем относясь к мужу, забыла о каждодневном молении, о ежедневной просьбе к Богу отпустить грехи.
— Свят, свят, свят, — шептала Настасья Ивановна, умиляясь воздействию проникновенных слов ясновидящей на Дарью. — Изыде, сатана!
Кобыло отлично представлял, как ему казалось, что творится в душе его жены; очень переживал за неё; но никак не мог понять слов повитухи, предупреждающей о грядущем горе. Всё было тихо, спокойно на селе, если не считать несчастного случая с церковью. Отгремели бои красных с белыми; расстрел Дворянчикова превращался уже в легенду; а наезд чекиста Лузина, хотя и тревожил душу, однако прояснил их с Дашей отношения.
— Дьявол проник в христианскую душу русского человека, шарит там по всем тёмным углам, изничтожает последнюю веру в Бога, устраивает свои службы неверия и выгоняет последний дух, чем силён христианский мир: тот дух есть вера в Господа Бога. Принесёт Господь Бог превеликое испытание на святорусскую землю, ибо русский народ изменил своему помазаннику Бога на земле, перестав быть богоизбранным, изменил державному хозяину, и державный владыко император святорусской земли Николай II принял мученическую смерть, отдав на заклание и агнцев своих, чтоб от ужаса содрогнулась душа русского человека, восставая из пелены богоотступничества и становясь, умывшись кровию, на путь просветления истинного, милые мои! О, Господи! Я вижу кровь государя и его детишек на каждом русском! Не во грех, а во искупление ведёт она заблудшие души!
Иван Кобыло молча глядел на старушек, перекрестился й понял, что жена не напрасно встала на колени. Он ласково посмотрел на неё и залюбовался: она так смиренно, с таким отрешённым взглядом стояла перед иконой, что словно мир перевернулся в душе его. Он почему-то испугался, что кто-то может лишить его счастья.
— Тёть Марусь, а почему вдруг всё обрушилось на душу русского человека? — спросил он, провоцируя новоявленную пророчицу.
Повитуха привстала от услышанных слов, предполагая, что объяснять ничего не стоит, ибо смысл должна искать душа и находить, а слова предполагали лазейку для искушения сатаны, который сейчас, как ей казалось, стучится в каждую душу русского человека, и многие впускают его, а он там обосновывается, правит, наводняет душу нечистыми помыслами, заставляет человека делать одно дурное. Повитуха смиренно опустила голову и сказала:
