Но когда поезд, гремя и сипя во все трубы, всё ж дотащился до окраины Саратова, Дарья вздохнула: теперь уж наверняка она с семьёй окажется в той благословенной деревне, о которой столько рассказывал муж, — рай да и только! Она всё ещё оглядывалась, надеясь на неожиданность: ей казалось до боли в глазах, до острого режущего подрагивания замирающего сердца, что вот-вот — оглянется на проходивших мимо мужиков, на смех или шум и — увидит мужа. То ей чудилось, он выглядывает из-за угла, из-за вагона, из-под нар, из-за мелькнувшей за окном водокачки или дерева на перроне... Ноющее сердце не давало покоя, метались воспалённые мысли, словно в бреду, искали Ивана, а вернее, пытаясь найти причину, почему он не встретил их на станции Марьяновка, как обещал. Почему? Ей в голову приходили ужасные мысли, но Дарья гнала их как нежеланные, ибо смириться с ними означало потерять надежду, а жизнь без надежды была свыше её сил.
Ей в голову неожиданно заглянула спасительная и соблазнительная мысль, что муж мог раньше их появиться дома в Липках и сейчас волнуется в ожидании семьи; от спасительной лжи стало легче. Она весело подгоняла и подбадривала детей и повитуху Марусю, которая увязалась за ними и благодаря которой Дарье было легче управляться с детьми; с необыкновенной энергией тащила чемоданы и баулы, куда запихала всё, что смогла, зная наперёд, что всё пригодится.
Со стороны казалось, когда они высадились на перроне вокзала в пасмурную дождливую погоду, — на станции появилась большая цыганская семья; только узрев вылинявшие на жарком солнце волосы Дарьи, розовощёких, белолицых детишек, торчавшие соломенные вихры их из-под картузов, сомнения рассеивались: на станцию прибыла многодетная русская семья. Низко повязав платок, подхватив на руки Колю и Сашу, самых маленьких, Дарья с оттягивающим, притороченным к спине баулом, слыша и видя всю семью одновременно, направилась, как её наставлял муж, к дому для приезжих — мимо деревянных строений, почерневших от времени, то ли бывших сараев для скота, то ли складских помещений, из которых давно выветрился дух каких-либо товаров и продуктов. Бросилась в глаза какая-то общая обречённость и унылость картины. Дарья обратила внимание на людей, приютившихся под покровом этих ветхих сооружений, тенями мелькавших то в одном сарае, то в другом. В их лицах сквозили измождённость и растерянность, которые всегда выдают голодного. Она знала: надо выйти к пригородному тепловозу, а там, как говорил Иван, пятнадцать минут езды до остановки «Выжуха», откуда можно дойти пешком до знаменитых Липок.
Дети молча глядели на нищих, на разрушенные, изгнившие доски заброшенных помещений, с любопытством оглядываясь на проходивших мимо каких-то лихих ребят в картузах и дешёвеньких пиджачишках; на бледные лица проносившихся всадников, — всё вызывало интерес, каждая встреча, как встреча с отцом, и недаром Мишутка всё время спрашивал: «А папа это видел?» Ему так не терпелось увидеть отца, и, судя по вопросам, он только и мечтал о встрече с ним. Дарья не отвечала, понимая бессмысленность всяких ответов, своё полное бессилие перед открывающейся жизнью. На станции их никто не ожидал. И сразу за несколькими деревянными домами, старым депо с чёрным зевом для въезда паровозов, полуразрушенном, заросшем берёзками и травой прибежищем бродячих собак, стаями носившихся по гулкому пространству, бившему в нос зловонием и смердящим запахом, холодом, до сих пор не выветрившимся маслом, навечно впитавшимся в трухлявые деревянные шпалы и землю, они увидели лежавший вверх колёсами опрокинутый животнообразный паровоз. То была примета. Проходя мимо паровоза, они слышали лай голодных бродячих псов, жуткий, бессмысленный, гулким эхом раскатывавшийся по заброшенному, пустому депо. Не нравилось всё это Дарье. Она поёжилась затёкшей спиной, направляясь уже по просёлку к деревне Липки, на которую указывала стрелка с надписью «д. Липки, колхоз “Путь коммунизма”», вспомнила с неприязнью о Ковчегове. Он ей напоминал заброшенное депо.
Дарья остановилась. Поставила вещи недалеко от столба с надписью. Остановились и дети с Марусей. Они оглянулись на просёлок, на депо, на моросящий дождь, и вся плоскость земли как бы представилась каждому в виде унылого пространства, где ходят низом водяные облака, обволакивая всё вокруг мглистой пеленой всесокрушающего безразличия. Никого, ничего, лишь всесветский шелест мелкого дождичка; уходящий в бесконечность изъезженный просёлок с размытыми краями, поблескивающий мокрыми вывернутыми колёсами глинистой земли, сплошь утыканной лужами с образовавшимися то там то сям пузырями. Под огромным столбом с вывеской, вкопанным, видимо, навсегда, виднелись человеческие испражнения, явные свидетельства земного отягощения мечтателей.
Деревня Липки, несмотря на красивое своё поэтическое обозначение, имела давнюю и повидавшую виды историю. Деревня с её немногочисленными избами, тополями вокруг сельской лавки и столбами, по которым тянулись телефонные провода в бесконечную даль и ещё дальше — на Урал, с сараями и узкой, непроезжей в дождливую погоду улицей, на которой день и ночь красовались кумачовые плакаты, написанные неумелым художником внахлёст, крупными, нарочито квадратными, грубыми мазками, как бы создающими, по замыслам творцов, известное всему миру напряжение по строительству нового общества, — такой открылась перед Дарьей и её детьми многолетняя мечта Ивана Кобыло.
Деревня находилась в низине, защищающей её от ветров, устремляющихся из знаменитых саратовских степей на хрупкие сооружения, опрокидывая их и принося разные неприятности. Просёлок петлял среди зеленеющих полей, над которыми каркали вороны и летали молчаливые деловые грачи. В дальние времена разорившийся дворянин Кобыло, бежавший от долгов из столицы, от гневного ока премудрого государя Петра, построил здесь несколько избёнок, посадил милые сердцу истого русича липы и назвал деревню Липки. В своё время бунтарь Пугачёв, которому не давала покоя властительница Екатерина Вторая, поселился в этих же местах, пил квас и медовуху у сына прадеда Кобыло. Отсюда же Пугачёв отправился в оренбургские степи за новой силой, сохранив добрую память о Липках. Казалось, после достопамятных событий надолго забылось бывшее дворянское гнездо, в котором уж давно никто не помнил основателя. Потомки скромно ютились в почерневшей от времени избе, что напротив выкопанного пруда с карасями и толстоствольными ивами, низко склонившими ветви над водою. Но как-то посетил Липки сам государь Николай II, проезжая с инспекцией свои земли. Вышли стар и млад на дорогу с хоругвями и мольбою и, став на колени, приветствовали склонёнными головами прослезившегося от такого верноподданичества государя; тот благословил их крестным знамением прямо с кареты. Низко поклонился им и поскакал дальше. И второй раз проезжал государь с семьёй после отречения, испросив разрешения посетить святые места вблизи Липок. Угрюмая, дождливая пустынная улица с низко летающими воронами, предрекающими плохую весть, встретила его, тоже прослезившегося, с нескрываемой обидой и горечью за неподдельную мрачность и подчёркнутое отвращение к нему. Встретившийся в центре села неслучайно большевик Колышкин плюнул вслед проскакавшему обозу с отрёкшимся от престола государем. Когда дьячок Потапов, до этого сидевший взаперти в храме, вышел на крыльцо демонстративно выразить свои демократические чувства, большевик Колышкин плюнул ещё раз в сторону бывшего самодержца. Вот и вся история скромного села Липки, которое должно приютить Дарью с семьёй, бодро семенившей в надежде, что их давно ожидают.
