— Кто я? — прозвучал в пустом гостиничном номере его вопрос.
— Кто я? Почему я здесь? Что я тут делаю? Кто я?
Не успев дать ответ хотя бы на один из вопросов, он
провалился в сон. Через лишенные сновидений глубины сна боль все еще
преследовала его и довольно долго, как плохое предчувствие, не выходящее из
головы, но в конце концов Норман от нее оторвался. Голова упала на подушку, и
влага, не совсем являющаяся слезами, стекала из левого глаза и левой ноздри по
щеке на подушку. Он громко захрапел.
Когда двенадцать часов спустя, в четыре часа утра в субботу,
Норман проснулся, от головной боли не осталось и следа. Он чувствовал себя
свежим и полным сил, как случалось почти всегда по окончании приступа
«фирменной». Он поднялся, спустил ноги на пол и посмотрел через окно в темноту.
Голуби по-прежнему сидели на подоконнике, прижимаясь друг к другу и воркуя даже
во сне. Он знал — точно, уверенно, без тени сомнения, — что сегодняшний день
принесет с собой окончание всей истории. Возможно, на этом закончится и его
путь, но это пустяк по сравнению с главным. Понимание того, что после конца
больше никогда не будет головных болей, показалось ему вполне равноценной
компенсацией.
В противоположном углу комнаты на спинке стула черным
безголовым привидением висела мотоциклетная кожаная куртка.
«Проснись пораньше, Роуз, — подумал он почти с нежностью. —
Проснись пораньше, сладкая моя, и полюбуйся рассветом, почему бы тебе не
насладиться зрелищем восходящего солнца? Смотри, запоминай, потому что это
последний рассвет, который ты встречаешь».
2
В субботу утром Рози проснулась в самом начале пятого и в
страхе потянулась к ночнику на прикроватной тумбочке, уверенная, что Норман
находится в комнате рядом с ней, убежденная, что слышит запах его одеколона —
«От всех моих парней пахнет „Инглиш Лед ером“ или не пахнет ничем». В
панической попытке поскорее включить свет она едва не столкнула лампу на пол,
но, когда свет наконец зажегся (основание лампы при этом оказалось в дюйме от
края небытия), ее страх быстро рассеялся. Она увидела лишь свою комнату, маленькую,
опрятную, успокаивающую, и единственный запах, который Рози ощущала, исходил от
ее собственного теплого после сна тела. В комнате нет никого, кроме нее самой…
и Мареновой Розы, разумеется. Но Мареновая Роза надежно спрятана за дверцей
встроенного шкафа, где она, несомненно, стоит, прикрывая глаза рукой от солнца
и глядя на полуразрушенный храм.
«Он мне приснился, — подумала она, поднимаясь. — Я видела
его во сне. Мне привиделся очередной кошмар с участием Нормана, поэтому я так
испугалась».
Она передвинула ночник на середину тумбочки. Основание лампы
звякнуло о браслет. Рози подняла его и оглядела. Странно, почему ей так трудно
вспомнить,
(то, что должна помнить)
откуда у нее взялось это украшение. Может, она купила его в
лавке Билла, потому что оно напомнило браслет, надетый на руку женщины с
картины? Она не понимала, и это ее тревожило. Как можно забыть
(то, что нужно забыть)
такое?
Рози подняла браслет, тяжелый, как золото, но, наверное,
сделанный из чугуна и покрытый позолотой, и посмотрела через него, как в
телескоп, на комнату.
В памяти вспыхнул фрагмент сна, и она поняла, что Норман в
ее сновидении не появлялся. Ей пригрезился Билл. Они мчались на его мотоцикле,
и вместо того, чтобы отвезти ее на пикник к озеру, он направился по тропе,
уходящей все глубже и глубже в зловещую рощу мертвых деревьев. Через некоторое
время они достигли поляны, на которой росло единственное живое дерево с
ветвями, отягощенными сочными плодами цвета хитона Мареновой Розы.
«Ого! Великолепное первое блюдо! — воскликнул Билл,
спрыгивая с мотоцикла и
подбегая к дереву. — Я слышал про эти фрукты — съешь один, и
ты сможешь видеть затылком, съешь два, и будешь жить вечно».
Именно в этом месте сон превратился из просто неприятного в
по-настоящему кошмарный. Она почему-то знала, что плоды дерева не волшебные, а
ядовитые, и бросилась к нему, намереваясь остановить, прежде чем тот попробует
вкус соблазнительного фрукта. Но Билл и слушать не хотел. Он слегка обнял ее за
плечи, усмехнулся и сказал: «Не будь дурочкой, Рози, я знаю помгранат, он
совсем не такой».
Вот тогда-то она и проснулась, лихорадочно дрожа в темноте и
думая не о Билле, а о Нормане… словно он лежал на постели где-то неподалеку и
думал о ней. От такой мысли она крепко обхватила себя за плечи. Очень даже
возможно, что так оно и есть на самом деле. Положив браслет на тумбочку, Рози
поспешила в ванную и включила горячую воду.
Беспокойный сон о Билле и ядовитом дереве, недоумение, когда
и каким образом к ней попал браслет, путаные размышления о купленной картине, с
которой она сняла раму, а потом сунула в шкаф, как нечто постыдное, недостойное
чужого взгляда… все это померкло на фоне одной тревожащей ее мысли: о предстоящем
свидании. Оно состоится сегодня, и каждый раз, когда Рози вспоминала об этом,
ее охватывало такое ощущение, будто в груди накалялась нихромовая спираль. Она
одновременно боялась и радовалась, но преобладало любопытство. Свидание. Их
свидание.
«Если, конечно, он появится, — скептическим тоном заметил
внутренний голос. — Если все это — не шутка, знаете ли. А может, ты его
напугала».
Рози шагнула было под душ, но в последний момент сообразила,
что забыла снять трусики.
— Появится, — пробормотала она, наклоняясь и стягивая их. —
Придет, я знаю. Обязательно придет.
Она нырнула под струю горячей воды, и, когда протянула руку
за бутылочкой шампуня, голос в потаенной части сознания — в этот раз совсем
другой голос — прошептал: «Звери будут драться».
— Что? — встрепенулась Рози, замерев с пластмассовой
бутылочкой в руке. Ей стало страшно, хотя она сама не понимала почему. — Что ты
сказал?
Тишина. Она даже не успела точно запомнить мысль, только что
мелькнувшую в голове, знала Лишь, что это опять каким-то образом связано с
проклятой картиной, 'застрявшей в сознании, как назойливо повторяющийся мотив.
Рози принялась намыливать волосы и неожиданно решила избавиться от картины. Она
сразу испытала облегчение, как при мысли о том, что нужно отказаться от плохой
привычки — курения или порции спиртного перед ленчем, — и к тому времени, когда
вышла из ванной, настроение ее поднялось настолько, что она напевала.
3
Билл не заставил ее мучиться сомнениями; он приехал без
опоздания. Рози перенесла один из стульев к окну, чтобы не пропустить его
появления (она уселась перед окном в четверть восьмого, через целых три часа
после того, как вышла из душа, и больше чем за час до условленного времени), и
в двадцать пять минут девятого на свободное место между двумя машинами перед
домом въехал мотоцикл с привязанной к багажнику сумкой-холодильником. Голову
водителя скрывал большой синий шлем, а лица его она под таким углом рассмотреть
не могла, Но Рози знала, что это Билл. Безошибочно угадала бы его по линии плеч
и среди тысячной толпы. Он нажал на газ, заставив мотор взреветь, затем
выключил его и обутой в ботинок ногой опустил упор. Он перебросил ногу через сиденье,
и на секунду стали отчетливо видны очертания его бедра в линялых джинсах. Рози
ощутила, как по ней пробежала слабая, но откровенная волна чувственного
желания, и подумала: «Вот о чем я буду думать сегодня вечером, ожидая, пока
придет сон; вот о чем я буду мечтать. И если мне повезет, я увижу это во сне».
