Тимашев молчал, пытаясь переварить фразу Вёдрина о том, что Паладину от Манечки за что-то вчерашнее влетело, и как это увязывается со вчерашним же пьяным гомогреевским звонком. Вёдрин тем временем объяснял:
— Мудаки. Это же элементарно, надо только мозгами пошевелить. У всякого посланца с Альдебарана есть враги, они не персонифицированы, это нечто безличное, разлитое в воздухе, в толпе. Не случайно самое трагическое ощущение альдеберанца — это ощущение заброшенности: в толпу, в историю, в жизнь. Вот эти враги, это безличное нечто и хотело мне напакостить, чтобы я расстроился. Но там, на Альдебаране, наблюдают за своими, следят, чтоб их огорчения не переходили меру. Вот они-то все рассчитали и подбросили мне ботинок. Да. А вы говорите. Будем здоровы.
Он, наконец, проглотил содержимое стакана и передал пустой сосуд Ханыркину.
— Силен же ты сочинять, Михаил Петрович, — сказал недоверчивый Гомогрей.
— Я подтверждаю. Все правда, — сказал молчавший доселе Ханыркин, подставляя стакан под струю коньяка из канистры.
Все примолкли. Из-за двери стало слышно, как Паладин с кем-то говорил по телефону:
— Не сходи с ума. Ну хорошо. Конечно увидимся, куда я денусь! Тогда и поговорим. Почему? Я ни от каких своих слов не отказываюсь. Тебе надо успокоиться. Все наладится. Что я его не знаю, что ли? Ну если решила, тогда другое дело. А я что? Я же сказал, что никаких своих слов назад не беру. Ну, это уже детали, это как тебе угодно будет.
Повесил трубку и крикнул секретарше Свете:
— Если меня кто будет спрашивать к телефону, я вышел!
— «Киска» тебя доставала? — спросил Шукуров.
— А! — досадливо отмахнулся Паладин. — Все бабы дуры, даже умные. Налейте-ка мне лучше коньяку.
— Стакан Ханыр держит, — сказал виночерпий.
— Мужики, за вас! — поднял стакан Ханыркин. — Чтобы при всех обстоятельствах вы оставались честными людьми.
Он выпил и поставил стакан на стол.
— А с чего это нам быть нечестными, позволь тебя спросить? — резонерски произнес Паладин и, не дожидаясь ответа, сам плеснул себе в стакан коньяку и подошел к Илье.
— Ты чего приуныл, друг мой Тимашев? Давай-ка выпьем с тобой за дружбу. Эй, найдите какую-нибудь посудину для Тимашева! А то можно и из одного стакана, если не брезгуешь…
Илья не успел ответить. Еще за минуту до этого, слушая Сашин разговор по телефону, он ощутил, как по спине опять пополз холодок подозрений. Он даже почувствовал, что вдруг перестал воспринимать альдебаранскую мифологию. Слишком погано было на душе от реальных переживаний. Никаким альдебаранцем он себя больше не ощущал. Несчастным, распластанным на предметном стекле червяком, которого наблюдает естествоиспытатель со скальпелем в руке — разве что так! На его счастье, дверь приоткрылась и в комнату просунулась голова Светы:
— Ой, ребята, ну и запах у вас! Вы поосторожнее. Вадимов уже приехал. Илья, тебя к телефону. По-моему, жена.
Илья пошел в коридор, к телефону, поднял лежавшую на столике трубку. Голос у Элки был злой и решительный:
— Извини, что оторвала. Ну да ничего, перебьешься. Звонила твоя кобыла, сказала, что скачки отменяются.
— Чего?.. Какая кобыла?.. — спросил Илья, уже понимая, что произошло нечто непоправимое и почему-то сразу подумал о Лине. «Но что могло произойти?» Элка не дала ему додумать, поскольку довольно подробно и даже дружелюбно пояснила свои слова анекдотом, так что Илья на секунду успокоился, решив по ее тону, что тревога напрасна, во всяком случае, надеясь на это.
— Видишь ли, у одной дуры был муж, который дважды в неделю ходил на скачки. В эти дни жена ему гладила рубашки, он наряжался и уходил. А ходил-то он, конечно, к любовнице. И вот в один из таких дней он прибегает с работы и спрашивает: «Рубашку свежую погладила?» — «Нет», — отвечает жена. «То есть как это нет?!» — возмущается муж. «Звонила твоя кобыла, — объясняет жена, — просила передать, что сегодня скачки отменяются».
Илья коротко хохотнул и независимо сказал:
— Ну и причем здесь я? — чувствуя, как леденеют пальцы, держащие трубку.
— А при том. Ты ответь сначала, кто такая Лина?
Илья скосился, в коридоре никого не было, и ответил:
— Племянница Владлена Вострикова. А что? — Ответ, он сам это слышал, прозвучал жалко и неубедительно. Элка саркастически бросила:
— Да что ты говоришь! Как интересно! А мне вот показалось, что она — твоя любовница. Да и не только мне. Ей тоже так кажется. Разве не у нее ты проводишь все вечера? Что молчишь?
— Это же чушь, — проскулил Илья, стараясь все же, чтоб его не слышали сотрудники. — Ты сама знаешь, где я бываю. В основном в библиотеке, с друзьями выпиваю, в этом виноват. А Лину я вижу крайне редко, когда Розу Моисеевну навещаю…
— Разве? А мне так показалось, что Роза Моисеевна — это предлог. Думаю, что и Лине также кажется. Отсюда и твое раздраженное состояние в последнее время. Ты на нас с Антоном только рычишь, словно мы твои главные враги… — Элка говорила спокойно, при этом курила, Илья слышал, как она вьщыхала дым и затягивалась, но спокойствие это было для него страшнее крика. Что-то она продумала и приняла какое-то решение. Но вот какое?
— Я тебя не виню, — продолжала Элка. — За двадцать лет жена и в самом деле может надоесть. Но ведь и муж жене тоже. Ты подумай об этом. Конечно, ты терпеливый муж и когда-то был очень заботливым. Но ты этим переболел. Ты ссоришься с Антоном. Что ж, Антона сейчас, наверное, трудно вьщержать. Такой у него возраст. Ему с собой трудно справиться, и он страдает от этого. А ты, всегда такой любящий отец, не хочешь замечать его терзаний, разговариваешь с парнем раздраженно, потерял с ним контакт. Требуешь от него, чтобы он походил на тебя. А он другой, по характеру он ближе ко мне. Ты ведь не от меня, ты от него бежишь. Терпения, чуткости тебе не хватило. А Антон сейчас требует усилий. Ну да это так, лирика. Ты хочешь свободы, ты ее получишь.
— Не говори ерунды, — холодно сказал Илья, слишком много у них ссор в прошлом, слишком неожиданным решение, он ей не верил, слыша в ее словах лишь раздражение и желание ударить его побольнее, реактивно чувствуя в душе тупую усталость: «Может, и на самом деле разрубить все одним махом?..»
И тут к своему ужасу он услышал, что Элка словно бы прочла его мысли, его невысказанное сомнение в ее решительности.
— Я сегодня соберу тебе вещи. Они будут перед дверью. Можешь забрать их к Лине. А когда я немного успокоюсь, подумаем о размене жилплощади.
— Но я ни к какой Лине не собираюсь!..
— Это меня не интересует, будет, как я сказала.
На минуту представив, что так оно и произошло, Илья сразу вдруг ощутил пустоту и одиночество. Одно дело — хотеть самому уйти, мечтать о свободе, другое — когда ее тебе вот уже дают, и ты моментально понимаешь, что она тебе ни к чему. Потому что вся твоя жизнь, все ее содержание было связано с тем, что казалось крепостной семейной неволей. А теперь ты виноват, ибо ты причина распада семьи, лишил ощущения опоры и себя, и других. Со вчерашнего дня все пробивавшееся чувство вины, заглушаемое самооправданиями и подозрениями, затопило его с головой. Бесповоротной, неискупимой вины. Даже если у Элки роман с Паладиным — все равно она права. Что еще ей было делать?! Ведь он-то позволял себе много чего… И все же ее гипотетический роман с Паладиным — был козырь, который надо было выбросить напоследок, чтоб до конца понять, что с ним происходит. И если окажется, что подозрения липовые, результат его нечистой совести, то тогда уж оправданий ему и вправду нет. Ему уже плевать было, что его услышат, но коридор по-прежнему был пуст.
