Сразу же, после слов:
— Крепись, Петька! — он сжал его плечо и, не отойдя еще от дверей класса, на весь коридор, так что везде было слышно, пробасил:
— Ты зря стесняешься, что ты еврей.
— Я русский, — почти выкрикнул в ответ Петя.
— Все русские, а ты еще и еврей! Этим гордиться нужно. Народ-страдалец, но и — народ-революционер. Будь, как твоя бабка. Роза Моисеевна достойно свою жизнь прожила, настоящим коммунистом.
Они уже спускались по лестнице, минуя прогуливавших уроки. Их любопытные взгляды холодили Петю. Он замолчал. Ему казалось, что каждое очередное слово Каюрского увеличивает его инакость, его странную вину перед непонятным и жутким нечто, разлитым в окружающем воздухе. Наконец, вестибюль, раздевалка.
— А не любят евреев неразвитые люди, ты это, Петька, запомни. Это с древних времен идет, с легенды, что евреи Христа распяли, — Петя вдруг вспомнил, что именно эти слова произнес вчера под окном Герца Желватов, но тогда он пропустил их мимо ушей, и без того как всегда чувствуя себя скованно и затравленно с Юркой. — Но это же ерунда! — продолжал греметь Каюрский. — Я так считаю: распяли Христа римские легионеры, а на евреев свалили. И из-за этой клеветы их повсюду теперь преследуют. Поэтому и Христа, хоть и не верю я в Бога, надо иначе воспринимать. На мой взгляд, он стал символом еврейской нации, которую распинают с тех пор все националисты. Конечно, Петька, и среди евреев бывают, как и в других нациях, плохие, злые и глупые люди. Поэтому единственное решение этого вопроса — интернационализм!
Они шли мимо краснокирпичного физкультурного зала. Затем Петя машинально свернул на дорожку из гравия, чтобы кратчайшим путем выйти к трамваю. Подойдя к калитке, он внезапно сообразил, что им придется миновать двор, где живет Герц, ему этого не хотелось, но не поворачивать же назад. Еще издали он увидел окно с дыркой посередине, от которой разбегались во все стороны трещины. Около песочницы стояла коляска, рядом на лавочке сидела пышнотелая, простоволосая женщина — жена Герца Наташа. Она испуганно и неловко посмотрела на Петю, словно не зная, здороваться ли с ним, — и отвернулась. Будто по щеке Петю хлестнула. С остановившимся сердцем и комком воздуха, сжавшимся в груди, Петя понял, что Герц убедил жену. Она тоже теперь считала, что Петя причастен к преступлению. Это было клеймо. Все беды навалились сразу.
Они вышли к трамвайной остановке. Ветер здесь дул довольно сильно, обрывал последние листочки с деревьев, поднимая в воздух мелкий гравий, песок и окурки. Но сквозь ветер все же пробивалось солнце, было тепло.
— Ты что, Петька, опечалился? Да, такого человека, как Роза Моисеевна, поискать! Она в людях хотела зажечь огонь разума! Она ведь из породы Дон Кихотов. Всегда жила ради людей. Ты должен на всю жизнь запомнить, что ты ее внук! А от смерти никому не спастись, — по-своему истолковал Каюрский перемену его лица.
А Петя подумал, что утром ему почудилось перед бабушкиной дверью что-то, но он побоялся войти. Хотя надо было: тогда бы в школу не пошел и избежал бы сегодняшнего кошмара.
— Ты отвлекись, — продолжал утешать его Каюрский. — Поведай лучше, что за собрание у вас было? Мне там двое не понравились: со змеиным лицом, что на тебя вякнул, и второй, узкоглазый такой и широкоплечий, что с милиционером сидел.
Жизнь Петина менялась. Бабушка умерла, и оказалось, что нечто важное из его жизни вынули, какую-то защиту убрали. Но какую — понять он не мог. Он подумал, что даже физикой теперь заниматься не сумеет. Каюрский погладил его по голове. Надо было отвечать. Запинаясь, Петя сказал, что парень, сидевший рядом с милиционером, бросил булыжник в окно, мимо которого они сейчас проходили, и попал в голову отца их учителя. Тот сейчас в больнице. О своем участии в этой истории он умолчал, не представляя, как все это изложить, и труся, что и Каюрский не разберется и осудит его.
— Значит, преступник у вас в классе завелся, — констатировал приезжий. — Плохо дело. Вот эту всю шваль и дрянь потом к нам в Сибирь шлют. Хотя у нас и своих сволочей хватает. Я-то подзабыл уже, что и в Москве в этом смысле погано. Кстати, сегодня утром в доме, что напротив вашего, полно милиции было…
«Саша Барсикова», — мелькнуло в голове у Пети. И в этой ситуации он чего-то струсил, не решился рассказать никому о записке. Он безусловно был уверен, что милиция по этому поводу приезжала.
А Каюрский вдруг прервал свою речь:
— О, погоди-ка!
Он неожиданно зашагал к киоску, в котором торговали газировкой, сигаретами, мороженным. На переменах ребята сюда бегали покупать по мере надобности сигареты. Через минуту сибиряк вернулся, держа в руке два эскимо.
— На, — протянул он одно Пете. — У нас в Сибири эскимо не делают. Зато молоко на палках продают.
— Как то есть молоко на палках? — не понял Петя, невольно отвлекаясь от своих мыслей.
— А так, — Каюрский откусил большой кусок мороженого! — Зимой, конечно. Заливают бабы молоко в кастрюлю, палку стоймя ставят туда — и на мороз. Потом этот смерзшийся кругляш достают. И таким же именно образом еще раз, и еще раз. Потом эти чурки молочные на телегу — и на рынок. У меня сестра в Иркутске этим занималась. Не слыхал про такое? Чего в жизни не бывает?..
— Не могу, — сказал Петя и выбросил эскимо в урну. Казалось, что холодные кусочки мороженного, проваливаясь в его заледенелые внутренности, добавляют туда морозу.
— Да Петька же! — воскликнул Каюрский. — Жизнь — штука непростая. Часто получается, чего не ожидал. Человек живет себе живет, а с ним ни с того ни с сего что-то происходит. Все надо уметь пережить. Хотя, согласен, именно бывают события трудно переносимые. Когда у меня отец помер, когда меня от преподавания отстранили, я переживал. Но не поддался слабости. Человек сильней судьбы. У тебя бабушка умерла, это горько, но надо потерпеть. Конечно, когда хулиган старику голову камнем разбил, или, как в доме напротив вашего, квартиру ограбили, старуху и ее внучку связали, а над внучкой еще и поглумились, — вот с этими всеми силами надо бороться. И себя в борьбе не щадить. А смерть от старости — дело природное. Тут ничего не попишешь. Только вот Ленина Карловна все равно очень переживает. Ты с ней, Петька, повнимательней будь.
Последние слова Петя услышал, как сквозь зажатые уши. Квартиру ограбили, над внучкой поглумились, старуху связали — вот что он уловил. Его колотило: угадал он про Сашу Барсикову! Он плохо понимал, что дальше говорил Каюрский. «Значит, это и на самом деле возможно. Прийти, надругаться, ограбить — это не просто моя фантазия! Это возможно». Сжимая зубы, чтобы не стучать ими, Петя стал, думать о Крепости, которую он создаст для себя в будущем, могучую и неприступную. С высокими толстыми стенами, крепкими башнями, рвом вокруг стены, подъемными мостами, а на случай если кто предаст, — какая-нибудь Саша Барсикова! — и крепость возьмут враги, он сумеет уйти тайными подземными ходами, тоннелями, как во французском кино «Парижские тайны» или романе Виктора Гюго «Девяносто третий год». «Эль кастильо!», что значит по-испански «крепость», вспомнил он бабушкины случайные уроки.
