— Есть такой поэт — Саша Величанский. Из бывших смогистов. Но теперь сам по себе. Я его знаю немножко. Никакой он не политик, просто поэт, но все равно у нас не печатают. Да и там редко, — шепнула она. — Хочешь, прочту его стихи о Дон Кихоте?
— Прочти, — сказал Петя, притворяясь, что ему интересно, сам же невольно соображая, что спектакль тянется слишком долго и провожать Лизу ему придется по поздноте.
А Лиза читала:
Пусть гнетет тебя, храня, одиночества броня тяжестью своею — хоть враги — рогатый скот, все же в латах Дон Кихот, и, как нимб, сияет тот тазик брадобрея.
Она не ждала похвал стихотворению, словно чувствовала, что Пете нечего сказать. Опустив свои густые короткие ресницы, Лиза ела бутерброд, запила его двумя глотками «фанты». И сказала, словно возражала Пете, словно он хоть слово вымолвил:
— А мне нравятся. Он сущность рыцарства выразил «одиночества брони!» Рыцарь, как и поэт, всегда одинок. А все равно это одиночество для людей. И — не требуя благодарности. За то, что у тебя душа, ты можешь только небеса благодарить. А от людей — ничего не брать. Только отдавать. Богатые отдавать не умеют. Потому что они липшее, им не нужное отдают. Поэт и рыцарь отдают свою сущность, целиком себя. Я думаю, революционеры были такие, ни много, ни мало — жизнью жертвовали. Сытый и богатый этого не поймет.
— Почему?
— Они не видят обездоленных, а их ужасно много. Цветаева это очень чувствовала. Сама всю жизнь нищей прожила.
Петя промолчал, потому что он обездоленных не замечал. А когда не был поглощен физикой и математикой, отделившими его словно крепостными стенами от мира, то видел злодеев, так или иначе злоумышлявших на его жизнь. Прозвенел звонок, и он отправился назад в зал терпеть второе действие: Лиза нежно сжимала его руку.
«Конечно, — думал он, сидя в кресле и поневоле следя за героями, — Лиза права: бабушка когда-то жила по-другому. Не могла же она предположить в юности, что к пенсии она получит паек и Кремлевку. Она это все берет, потому что считает заслуженным. Но не боится и все потерять. Летом был сорокапятилетний юбилей гражданской войны в Испании. Все прославляли интернациональное содружество, пили за победу и подвиги интербрига довцев, а бабушка со своей всегдашней прямотой встала и сказала: «Не понимаю, чего мы сегодня веселимся. Войну-то мы проиграли!» Все на нее обиделись. Особенно руководители комитета ветеранов, всем довольные, сытые, как говорит Лиза. Но не тронули даже словом, на жакет она прикрутила орден Боевого Красного Знамени за Испанию. Зачем с ними было связываться? Ее наверняка приняли за выжившую из ума старуху».
На сцене противный священник в черном одеянии до пят говорил Дон Кихоту, что тот служит посмешищем, потому что вообразил себя странствующим рыцарем, побеждающим гигантов. Высокий человек с бородкой, опираясь на бутафорское копье, горделиво отвечал: «Вы считаете, что человек, странствующий по свету не в поисках наслаждений, а в поисках терний, безумен и праздно тратит время? Люди выбирают разные пути. Один, спотыкаясь, карабкается по дороге тщеславия, другой ползет по тропе унизительной лести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана. Иду ли я по одной из этих дорог? Нет! Я иду по крутой дороге рыцарства и презираю земные блага, но не честь! За кого я мстил, вступая в бой с гигантами, которые вас так раздражили? Я заступался за слабых, обиженных сильными! Если я видел где-нибудь зло, я шел на смертельную схватку, чтобы победить чудовищ злобы и преступлений! Вы их не видите нигде? У вас плохое зрение, святой отец!» Это были красивые слова, и Петя на минуту почувствовал подъем духа и прилив нежности к Лизе, вытащившей его на этот спектакль. Но действие длилось, время шло, и он отодвинулся от Лизиного плеча, снова чувствуя страх от предстоящего провожания по темным вечерним улицам. И подумал, что если он будет с ней нежен, то их вечерняя прогулка затянется до поры, когда и прохожих на улицах не будет, только шпана. А если холоден, то провожанье можно сократить до минимума: сухое, слегка ледяное «пока» у ее подъезда, затем на трамвай и домой.
Когда спектакль кончился, Лиза снова попыталась завладеть его рукой, но Петя не дался. Она удивленно взглянула на егоспокойное лицо, но ничего не сказала. Они встали в очередь к гардеробу. Петя молчал, Лиза тоже молчала, иногда быстро взглядывая на него. Он подал ей плащ, надел свой, и они вышли на улицу.
Прошли несколько шагов.
— Петенька, что-нибудь случилось? — не выдержала Лиза.
— Ничего, — тон по-прежнему холодный, мол, понимай сама.
— Я тебя чем-нибудь обидела?
— Да нет, ничего.
— Я не понимаю тогда… — остановилась вдруг она.
Петя тоже остановился, испугавшись, когда увидел выражение ее лица, что сейчас начнется выяснение отношений, как в тот раз, когда она сбегала от родителей, а это займет еще больше времени, и он улыбнулся и взял ее под руку:
— Не обращай внимания. Просто я о завтрашнем сочинении задумался, что писать там, — соврал он. — Как думаешь, оно состоится после сегодняшнего!
— Герц все равно придет. Из принципа придет. Чтоб не думали, что его что-то сломить может. Да он еще на Желватова повлиять надеется. Объяснить ему что-то.
— Да уж, — неопределенно ответил Петя.
Лиза посмотрела на него поддерживающе, полагая, что догадывается о его мыслях:
— А ты не обращай внимания на его придирки. Ты сам по себе, а он сам по себе. Герцу тоже трудно себя поставить.
— Я это знаю, — ответил подросток, чувствуя, что она опять становится на его защиту, желая и стесняясь этого. Но воспоминание о Желватове укрепило в нем опасливое настроение, страх перед темными переулками ее квартала, и он решил, что будет все же суше, холоднее с Лизой, чем обычно. Чтоб недолго провожать. Но не очень суше, идя на мелкие компромиссы. Поэтому, когда она предложила:
— Пройдемся немножко пешком, — он согласился:
— Давай. А докуда?
— Давай до Маяковки, а? — она заглянула ему в лицо. — Это совсем недолго, минут двадцать.
— Только не дольше, — сказал Петя, посмотрев на часы. Было уже двадцать пять минут одиннадцатого. После чего двинулся, держа под руку Лизу, по вступавшей в ночь Москве.
Они вышли к церковке на улице Чехова, там на остановке скучилось много народу, наверно, недавно кончился фильм в «России». При виде толпы людей, страх немного отпустил Петю, но Лиза перешла шоссе и шагнула в какой-то переулок. Петя плохо ориентировался в городе, будучи мальчиком домашним, по преимуществу жителем своего микрорайона. Лиза же вела его какими-то московскими двориками, о существовании которых Петя не подозревал, ходя в центре только по прямым тротуарным магистралям. А Лиза в городе, в этом взрослом мире чувствовала себя уже своей. И ее к тому же влекло все запретное. Так, недели две назад, она вытащила Петю к одному художнику, который уезжал. Правда, днем вытащила. Художник сваливал за границу, и к нему можно было придти без особого приглашения — чтобы проститься. Петя согласился, хотя не очень понимал, как он будет прощаться с человеком, с которым даже не был знаком. «Картины посмотрим», — уговаривала его Лиза. И уговорила.
