— О, да вы обзавелись свитой, дорогой родственник, — без поклона, не скрывая язвительности, спросил молодой граф, когда встретил Волкова и его людей в одном из коридоров замка.
Он стоял с одним из своих приближённых и разглядывал молодых господ из свиты кавалера.
— Да, господин граф, — Волков поклонился ему, все его люди тоже стали кланяться. — Времена нынче тяжелы, враги лютуют, сеньоры раздражены. Приходится окружать себя смелыми юношами.
— Сеньоры раздражены? — Молодой Теодор Иоганн улыбнулся. — Так, не пренебрегай вассалы своим долгом повиновения, может, и сеньоры бы не были злы? Как вы считаете, брат?
— Может быть. Может, вы и правы, — отвечал Волков, которому этот разговор был совсем не нужен, — извините, брат, спешу повидать свою сестру перед дорогой.
— Отъезжаете, брат? — Уже вслед ему спрашивал родственник.
— Совсем ненадолго, совсем ненадолго, брат, — на ходу отвечал кавалера.
Брунхильда еще, кажется, пополнена, но, как ни странно, полнота её не портила, лицо молодой женщины, и так всегда красивое, стало ещё более выразительное. А когда она увидала его, так и ещё вспыхнула краской и красотой, она кинулась к нему на шею, не стесняясь сидевшего у камина мужа. Обняла так крепко, словно у неё были руки мужа, а не прекрасной женщины. Обняла прямо за рану на шее, ему пришлось зубы стиснуть, чтобы не зарычать от острой боли, но ничего, стерпел, а она вдруг заплакала ему в ухо.
— Сестра моя, да что с тобой? — Заговорил он, пытаясь освободиться от её рук и заглянуть в глаза. — Отчего ты плачешь?
— Ничего-ничего, — говорила она, выпуская его, — сон видала дурной про вас, а тут и вы приехали. Значит, не сбудется, значит, всё хорошо будет.
А граф уже встал от камина и шёл к ним:
— Моя красавица слезлива стала очень, — говорил он с виноватой улыбкой, — но врачи говорят, что сие бывает у молодых женщин, обременённых в первый раз. А за здоровье сестры не волнуйтесь, кавалер, врачи говорят, что не видели ещё такой крепкой здоровьем женщины.
Брунхильда уже вытирала слёзы, кажется, успокаиваясь:
— Как хорошо, что вы приехали, брат, завтрак вот-вот подавать будут.
— Не до завтрака мне, — сказал Волков и повернулся к хозяину замка, — я по делу к вам, граф.
— Чем же могу вам помочь? — Тут же тон старого графа поменялся.
Уже не было в нём теплоты и заботы, пред кавалером стоял синьор и вельможа, и тон его стал соответствующий.
Волков подумал немного и решил действовать без всякой хитрости, без витиеватых намёков и разговоров вокруг да около, он решил говорить по-солдатски прямо:
— Узнал я, что герцог послал за мной капитана, чтобы доставить меня в Вильбург.
— И почему-то меня это не удивляет? — Улыбался фон Мален. — Чего же вы хотите от меня, крова и убежища? Моего заступничества или посредничества?
— Ничего такого, идёт сюда капитан Фильшнер…
— О, Фильшнер, это хороший капитан, видно, Его Высочество высокого о вас мнения.
— И у него есть предписание, чтобы вы, граф, собрали первый призыв ополчения ему в помощь и…
Волков не договорил, граф резко перебил его, сделал к нему шаг и, заглядывая в глаза, спросил:
— Откуда вам сие известно?
— Об этом я вам не скажу, — твёрдо отвечал кавалер, не отводя глаз.
Граф помолчал немного, потом посмотрел на жену, она, кажется, была взволнована тоном, которым разговаривали мужчины, он отошёл от Волкова, подошёл к ней и сказал ей, беря её за руку:
— Не волнуйтесь, мой ангел, это просто беседа. Мне вообще нравится ваш прямолинейный брат. Ни притворства в нём нет, ни хитрости, да и царедворец он никудышней, грубиян, солдафон.
— Он очень добрый, — сказала Брунхильда искренне, чем, признаться, удивила кавалера. — И вы должны, супруг, ему помочь.
— Должен? — Удивлялся хозяин замка.
— Должны, — настояла его жена.
— А вы и вправду считаете добрым своего брата, мой ангел?
— Вы его не знаете, господин мой, он очень добрый.
— Добрый? — Граф с большим сомнением покосился на Волкова. — Думаю, что добрый он далеко не ко всем.
Фон Мален, не выпуская рук жены, повернулся к кавалеру и спросил:
— Так чем же я должен помочь своему горячо любимому родственнику?
— Вы просто должны уехать, — произнёс Волков твёрдо, — просто уехать, тогда Фильшнер не соберёт нужных людей.
— Ему даст город людей, — сказал граф, нисколько в этом не сомневаясь.
— Даст, но мало, ему не хватит.
Граф, кажется, удивился уверенности Волкова, но продолжал:
— У него должны быть деньги, сержанты хорошие при нём будут, а людей он в городе наберёт, сколько ему угодно будет.
— Не наберёт. — Всё так же твёрдо говорил кавалер.
— Откуда вы знаете?
— Ниоткуда, — кавалер поглядел на графа пристально, — ничего я не знаю, просто прошу вас уехать.
— Да я только что вернулся из Вильбурга, куда мне ехать?
— В Ланн, — вдруг сказал Брунхильда.
Мужчины удивлённо уставились на неё.
— Ангел мой, — произнёс граф, — так зачем де нам ехать в Ланн? Мы только что вернулись, да и герцог будет злиться, если я не выполню его предписания.
— Ничего, герцог ко мне был весьма расположен, я за вас заступлюсь, муж мой. А ехать нам в Ланн нужно на богомолье, — сразу ответила красавица. — В церкви святого Марка есть икона святой Агафиьи Лиарийской, Блаженной Чадоносицы, так она благостна для всех жён, страждущих понести и уже понёсших материнское бремя, все обременённые к ней едут для счастливого избавления от бремени.
— Душа моя, до Ланна три дня езды. — Поморщился граф. — Неужто у нас в Малене нет какой-нибудь иконы для беременных?
— Не хотите, так не езжайте, — сказала Брунхильда твёрдо, — коли плод мой вам безразличен, сидите дома, я одна поеду.
— Ангел мой, конечно, я поеду с вами, — сказал граф и недружелюбно поглядел на Волкова. — Но Ланн этот так далеко.
— Велите собираться. — Прикрикнула на него Брунхильда. — И велите запрягать карету, после завтрака хочу отъехать.
Граф только вздохнул в ответ. А Волков, не скрывая радости, подошёл к красавице и обнял её, прошептал ей на ухо:
— Спасибо тебе.
— Да нет, то вам спасибо. Не могу тут быть, куда угодно поеду, лишь бы не сидеть здесь. Страшно мне, боюсь, изведут меня тут, — тихо и быстро говорила Брунхильда.
— Молодой граф?
— Все, все они тут меня ненавидят, кроме мужа, он меня любит. Всё, ступайте, брат мой, — она оторвалась от него, в глазах её были слёзы. — Идите, делайте свои дела.
