Он всё не мог никак принять решения, что же ему делать с женой и её любовником. Как это ни странно, но жену ему бы даже жалко, она была тут одна, в чужом для неё доме, с чужими для неё людьми. И была у неё одна Бригитт, на которую, как Элеоноре казалось, она может положиться. Да, а на Бригитт как раз ей полагаться было нельзя.
— Сегодня я к вам не приду, — сказал Волков госпоже Ланге.
— К жене пойдёте? — Бригитт была, кажется, даже удивлена его решением.
Волков не счёл нужным отвечать на этот вопрос, а красавица подождала ответа и, не получив его, полезла себе под юбки и на стол перед кавалером положила пачку исписанных бумаг.
Положила и замерла, ничего не поясняя ему. А ему и не нужно было пояснять, он взял их, небрежно посмотрел, читать не стал, бросил их обратно на стол и спросил:
— Это письма фон Шоуберга к моей жене?
— Да, господин, — говорила Бригитт и, кажется, она была очень довольна собой.
А Волков вдруг разозлился:
— Я же велел вам не трогать их пока. — Тихо и сквозь зубы выговаривал он ей.
— Я… Я положу на место, она не заметит, что их брали, — растерянно говорила Бригитт.
Да, кавалер был зол, и не только из-за того, Бригитт его ослушалась, а ещё и из-за того, что Бригитт… предавала свою подругу, сестру или кем там ей доводилась Элеонора Августа.
Но не взять письма он не мог, не мог он их оставить, не прочитав. Да и кто бы мог устоять на его месте, он поднял бумаги и начал читать одно письмо за другим.
Как он думал о Шоуберге плохо, так ещё хуже начинал думать о нём после каждой прочитанной строчки. И каждая новая сточка стала менять его отношение и к Элеоноре. Теперь она не казалась ему такой уж несчастной и одинокой. Вся жалость к этой женщине пропала уже после первого письма.
То, что любовники ненавидели его, это и так было ясно, но то, что Шоуберг в письмах над ним смеялся, выдумывая ему презрительные прозвища, терпеть было не просто. Он едва сдерживался, чтобы не разбить стакан об стол. И ещё более обидным оказалось то, что, судя по всему, и жена над ним смелась в ответных письмах, которые Волкову были недоступны. Но и по тем бумагам, что сейчас он держал в руках, кавалер понимал, они его призирают, надсмехаются над ним.
А ещё они собираются его убить.
Он дочитал до конца все бумаги и нашёл в себе силы не сделать чего-либо глупого. Волков даже похвалил себя за такую выдержку.
Наконец он спокойно положил бумаги на стол и поднял глаза на Бригитт. Красавица смотрела на него, не отрываясь, и в её взгляде он находил и сочувствие, и понимание, и жалость. Она положила свою руку на его руку, стала гладить нежно. Едва заметно прикасаясь своими изящными пальцами к его тяжёлой, словно каменной руке. А Волков вдруг подумал, что она очень красива, её зленые глаза так добры, добры… И тут он словно книгу открыл и прочёл в ней о том, о чём не знал до последней секунды.
За зеленью прекрасных глаз Бригитт пряталось глубокое коварство, живой ум и удивительная, присущая только женщинам хитрость.
Волков удивился, как он этого раньше за ней не замечал. Кавалер захотел узнать, что же эта женщина задумала. Он поднял её руку, поцеловал красивые пальцы и спросил у неё:
— Так что же мне делать, госпожа Ланге?
— Убить, — сразу ответила она. — Чего же ещё делать, когда вашу честь задели?
— Убить? — Волков хотел знать, что она думает. — Кого убить?
Теперь он её видел по-другому, это всё благодаря письмам. Неспроста она ослушалась его и взяла их. Она думала, что письма его разозлят, подтолкнут туда, куда ей нужно. Осталось только узнать, куда она собиралась его подталкивать.
— Так кого же мне убить? — Повторил он, видя, что Бригитт раздумывает.
— Шоуберга, кого же ещё, — наконец ответила красавица. — Он вам бесчестье доставляет.
Нет, не дура эта рыжая красотка. Он думал, она скажет, что убить нужно обоих: и Шоуберга, и Элеонору. Но она не глупа. Хотя Волков был уверен, что Элеонору Бригитт ненавидит намного больше, чем шута графа.
— Думаешь, легко это? — Спросил кавалер.
— А чего же сложного? — Искренне удивилась госпожа Ланге.
— Так расскажите, мне интересно, — спрашивал Волков, всё ещё не выпуская её руки.
— Просто всё. Завтра скажете за завтраком, что уезжаете на несколько дней. Хоть куда, по делам. А меня пошлите в город за какой-нибудь безделицей, хоть за вином. Элеонора обрадуется и Шоубергу письма писать станет. А я отвезу ему письмо и уговорю его приехать сюда, пока вас нет. Скажу, что тут сядем втроём да все дела и обсудим.
— Дела? — Не понял Волков.
— Ну, как с вами быть, решим. Они, вроде как, меня о чём-то просить хотят. Так его уговорю, чтобы приехал. И день ему назначу.
— А… — теперь он понял, о чём она.
— Вот, а вы уж ждите его, людей у вас там сколько, легко его убьёте. — Продолжала Бригитт. — Убейте да киньте в кусты, волки его и растащат за неделю, никто подлеца и не найдёт боле. Был, да сплыл шут графский. Волки съели, авось, не первый кого они кушают.
Она закончила и, кажется, была довольна и горда своей придумкой.
Волков только теперь отпустил её руку. Думал он о глупости своей, о том, что до сих пор не мог разглядеть в Бригитт такого ума и хитрости.
— А вы уверены, что сможете уговорить Шоуберга приехать?
— Господин мой, я постараюсь, я всё сделаю, чтобы вам угодить, — обещала Бригитт.
— Ну, что ж, так и поступим, — не то, что бы эта затея ему нравилась. Но после прочитанных писем ничего другого он не хотел так горячо. Даже победить горцев не так желал. — Убьём негодяя.
Он поднялся.
— Убьём, господин мой, — с радостью согласилась Бригитт.
Она тоже встала.
— Письма пока положите на место, но потом они мне понадобятся. — Он поцеловал её в щёку и пошёл наверх. — Спокойной ночи, госпожа Ланге.
— Господин мой, а вы разве не в мою спальню пойдете? — Спросила Бригитт.
Волков остановился на лестнице, поглядел на неё. Красавица стояла у стола с бумагами в руках, и вид у неё был удивлённый, растерянный.
— Вы же сами сказали, что сейчас у госпожи Эшбахт хорошие дни для зачатия, — ответил он.
— Так и есть, запамятовала я. — Вспомнила она и сделала глубокий книксен с поклоном.
А жена, кажется, делала вид, что спит, и как только он разоблачился и стал к ней прикасаться, так перестала претворяться и стала в обыкновении своём причитать и отнекиваться. Но он был неумолим в настойчивости своей, хоть обладать этой женщиной ему вовсе не было охоты. А её стоны, причитания и упрёки раздражали, вызывали гнев, который ему приходилось гасить в себе, так это бесконечное нытьё и гнев его ещё и крепкому телу мешали. Но ему нужен был наследник. Ему нужен был наследник и ничего ему не должно стать помехой в этом деле. И кавалер сдерживал в себе злобу, старался не слушать причитания и ругань, старался не видеть слёз. Ему нужен был наследник. Всё! И пусть госпожа Эшбахт потерпит его общество.
