— Господа офицеры, вижу я, что сие дело благородное вас увлекло не на шутку, так увлекло, что об остальных делах вы позабыли. Посему прошу вас заканчивать и собирать людей, после обеда надобно выдвигаться на юг, к Висликофену. Эберст ждёт нас, война у нас идёт, враг на западе силы собирает, или позабыли вы?
— Не извольте беспокоиться, господин генерал, — как старший из офицеров за всех отвечал Брюнхвальд, — сейчас же начнём собирать людей.
— Сейчас же? — едко переспросил Волков. — Я, грешным делом, думал, что вы, полковник, к рассвету их собирать начнёте. Ах да, вы же были заняты, видно, тюки паковали…
На это Брюнхвальд не нашёл, что сказать. Зато Пруфф сказал:
— Ну ничего… Выйдем после обеда. И лошадки пока отдохнут.
— Лошадки!? — рявкал генерал. — Может, полковнику Майфельду напишем, чтобы не торопился войско собирать, пусть подождёт, пока наши лошадки отдохнут.
Пруфф только поджал губы, смотрит с презрением, как всегда в своей манере, оскорбился.
«Словно дети, поседели на войнах, а всё никак не поймут, что победы кроются в быстроте и неожиданности».
— Собирайте людей, господа, — повторил генерал. — Надеюсь, что после обеда выйдем. Поймите, пока Майфельд не собрал войска и не дождался наёмников из соседней земли, нам нужно его разбить.
Ну, хоть это они понимали. Кивали согласно, обещали, что соберут.
Не успел он отпустить офицеров и вернуться в лагерь, как прискакал Максимилиан, задержавшийся на пристани с отцом, и сказал:
— Купчишки приехали, вас спрашивают.
— Купчишки? — не понял генерал.
— Ну, эти, у которых Бруно уголь и доски покупал. Пятеро их, — пояснил знаменосец. Теперь, после раны в лицо, он говорил не так, как раньше. — На лодке припыли.
— А, которые из Рюммикона, — догадался Волков.
— Да-да, и толстяк с ними. Советник этот… Не помню, как его там…, — прапорщик стал смеяться, а улыбочка-то после раны страшная у него стала. — Стоят на пристани, на головешки смотрят, ужасаются. Я им сказал, чтобы в лагерь не шли, чтобы там вашего разрешения ждали.
— Это правильно, пусть постоят там, и хорошо, что ужасаются, — мрачно произнёс генерал. — Пусть знают, что и с ними может подобное случиться. А чего они приехали, вы не спросили?
— То не моё дело, — отвечал Максимилиан. — Но, если нужно, поеду расспрошу.
— Нет, не так мы поступим, — произнёс генерал задумчиво и крикнул: — Гюнтер, сюда иди!
— Что надобно, господин? — тотчас явился из-за шатра денщик.
— Дело будет непростое, но сделаешь, так получишь монету.
— Готов я, — отвечает слуга.
— Вино им отнесёшь и скажешь, что у меня совет. Скажешь, чтобы ждали. А сам…, - Волков остановился.
— Что? — хотел вызнать Гюнтер.
Кавалер думал о том, что «толстяк», советник Вальдсдорф, был при прошлой встрече более иных расположен к нему. Ну, так во всяком случае генералу казалось.
— Там такой толстяк есть, Вальдсдорф, вот уж придумай как, но нужно мне с ним вперёд поговорить будет. И так, чтобы другие господа о том разговоре не прознали. Скажи ему, что буду ждать его за сгоревшим амбаром, что был на восточном конце пристани.
— Господи! — воскликнул слуга. — Да как же я ему это втайне от других господ скажу?
— Я тебя взял, потому что ты мне дураком не казался, вот и оправдывай, придумай как. За то и талер тебе обещан. Отнесёшь вина и шепнёшь или моргнёшь ему, он сообразит, для толстяка он совсем не глуп.
— Ну, попробую, — неуверенно говорил Гюнтер.
— Пробовать не смей! — резко сказал ему господин. — Не пробуй, а делай! Речь о важном идёт, всё, ступай! Неси им вино и скажи, что извиняюсь за ожидание.
Слуга ушёл задумчивый. Очевидно, думал, как выполнить поручение господина.
— Может, мне это сделать? — предложил Максимилиан.
— Нет, тут дело тонкое, нельзя, чтобы купцы знали, что я прежде с советником переговорить хочу. А вас сразу в хитрости заподозрят, — говорил генерал, отпирая казну.
Он вытащил оттуда один мешок с серебром. Тысяча монет. Чуть поразмыслив, вытащил ещё один. Запер сундук. И пошёл из лагеря, взяв с собой лишь Максимилиана и пару гвардейцев. Пешком пошёл.
Гюнтер не оплошал, заработанный талер на жену уже решил потратить при возвращении из похода. Вальдсдорф ждал генерала за сгоревшим амбаром. Амбар сгорел не весь, нижние старые брёвна были сыры, они не сгорели и тлели, дымя при том изрядно. Жарко было, лето вообще выходило жарким, а тут ещё дым, тучному советнику из Рюммикона воздуху не хватало, он покраснел и махал на себя рукой, ища место, где дым будет его меньше одолевать.
— Рад вас видеть, друг мой, — сразу начал разговор генерал.
От слова «друг» Вальдсдорф поморщился, даже озираться стал. Не очень-то ему хотелось прослыть в земле Брегген другом свирепого кавалера фон Эшбахта. Особенно после того, что тот учинил с торговым городом Мелликон.
— Надобно нам торопиться, — заговорил толстяк. — Товарищи мои могут ещё меня хватиться, пойти искать. Я сказал им, что надобно мне по нужде.
— Сие мудро…, - Волков поднял один мешок с серебром и потряс им, чтобы звон советник услыхал. — Хорошо, говорите, зачем приехали ко мне.
— Как узнали, что вы с Мелликоном сделали, так решено было сразу ехать сюда. Господа волнуются за свои дома и лесопилки.
Волков тут сразу в лице переменился и понял, как осенило его:
— Так значит, разбитый мною отряд отошёл из лагеря в Рюммикон!
«На восток пошёл, а не на юг, вот почему мои разъезды его не нашли!»
Вальдсдорф смущённо разводил руками: мол, что тут говорить.
— Значит, и людишки из Рюммикона были в том отряде? — продолжал кавалер, даже прищуриваясь.
Советник опять молча разводил руками. Говорить о том он не хотел.
— Отвечайте, Вальдсдорф! Что молчите? — сказал генерал сурово. — Были ваши люди при штурме моего лагеря?
— Только молодежь неразумная, — наконец заговорил советник, — те, что вопреки желанию отцов охотниками пошли. Так наказаны уже они, кого раненого привезли, а кого уже и холодного.
— А теперь отцы города приехали просить, чтобы я город не палил?
— Хотят мира от вас.
— Мира. Ну да, конечно, — Волкова сразу злость отпустила. — Так пусть своего депутата в совете попросят о мире начать говорить. Мне самому мир надобен.
Он бросил мешок с серебром к ногам советника: это ваше!
Советник на мешок смотрел с удовольствием, как обжора на богатый стол, но брать не торопился, только помотал головой: весьма сомнительно теперь достижение мира. Посмотрел и сказал:
