— Что, ты ещё на старом месте? — задал Дмитрий Алексеевич дежурный вопрос Юнину: впрочем, он и сам знал, что — да.
— Чисто номинально. У нас, видишь ли… Словом, down business. Это и к лучшему: не мешает работать на стороне. Появились побочные заработки — и неплохие. Только погоди, давай-ка выпьем, а то мы отстали.
— А как твои успехи в литературе?
В старших классах Юнин писал недурные, на вкус сверстников, стихи (и, конечно, мечтал стать известным поэтом), а однажды, на каком-то скучном собрании, поделился со Свешниковым своими планами написать роман из школьной жизни — «прямо сейчас, пока знаешь нашу правду, потому что стоит поступить в институт — и взгляды изменятся». Дмитрий тогда читал все сочинения Кима и верил, что из того получится писатель.
— В литературе? — насмешливо переспросил Юнин. — У меня дела посерьёзнее.
— Интересно, когда ты переменился, — допытывался Дмитрий Алексеевич, — не в наше ли смутное время? Впрочем, пардон, писал ли ты после школы?
— Что ты, совсем нет.
— Смутное время помогло, да не всем, — заметил прислушавшийся к их диалогу Распопов, — таким тоном, что стало ясно: ему-то — да, помогло.
— Ну, чтобы всем — этого и никогда не бывало. А, кстати, чем ты нынче занимаешься?
— Спортом, — ответил Распопов таким тоном, словно это разумелось само собою.
— В нашем-то возрасте? — поразился Дмитрий Алексеевич.
— Нет, не в натуре же, ты не понял. Я руковожу. В комитете.
Это прозвучало абсурдно, однако буднично, потому что в той стране, в Союзе, будто бы в порядке вещей было, что кто-то один лично руководил литературным процессом, другой — футболом, третий — утренней ходьбой на месте, и Свешников подумал, что протяни старая власть ещё несколько лет — и наверняка нашёлся бы начальник и над семейной жизнью. «Комитет, нет, — главное управление секса, — произнёс он про себя. — Хлебное будет местечко». Вслух же сказал другое:
— И что теперь — комитет, вообще ваша структура — не поколебалась?
— А мы её постоянно дорабатываем, — ухмыльнулся Распопов. — Для блага трудящихся.
— Господа, — вставая, воззвал Каминер. — Я как член учкома…
За столом оживились, словно услышав нечто остроумное; но и в самом деле, в школе для них имели особенное значение кое-какие, на посторонний вкус самые заурядные, словечки; произнесение их другими веселило школяров необычайно. Например, что-то было (а что — Свешников запамятовал) в невинном выражении «ключ от китайского секрета», и стоило учителю на уроке произнести «ключ», как весь класс радостно гудел: «Клю-уч!»
«Боже, какими глупыми мы были!» — подумал Свешников.
Между тем за столом снова гудели, вслед за Камине-ром, но уже другое: «Чаша! Чаша!»
И правда внесли хрустальную чашу.
— Чаша Грааля, — зашелестело в застолье. — Кубок Грааля.
— Святой Грааль, — громко возгласил Каминер.
Это был ритуал, исполнявшийся вот уже в сороковой раз: чаша, полная шампанского, шла по кругу, а затем каждый пригубивший расписывался на этикетке неоткупорен-ной бутылки, назначенной для распития через год. Предлагалось полюбоваться и другой, только что опустошённой бутылкой с прошлогодними автографами; остальные тридцать девять, невредимые, пылились у кого-то в кладовке.
«Напоследок. Надо же оставить хотя бы какие-то следы, вроде отпечатков пальцев», — сказал сам себе, расписываясь, Дмитрий Алексеевич — так, словно уже принял решение; но и в таком случае сегодня ничему ещё не пришло время делаться напоследок: вызова из Германии пришлось бы ждать не раньше, чем через год-другой. У него была возможность посетить ещё и следующий школьный сбор, и следующий за ним, но он сильно сомневался в том, что ему этого захочется: сорок лет — достаточный срок для того, чтобы отвыкнуть от какой угодно компании. Соученики казались ему посторонними: о чём он мог бы сегодня откровенно говорить с ними? Только не о личной жизни — из-за обоюдного незнания подробностей, и только не о работе, оттого что за столом о ней — каждый о своей — не говорят. И не о политике, оттого что в школе они не вели таких разговоров, вне школы о таком лучше было помалкивать, а сейчас, когда общество раскололось и стало неизвестно, с кем о чём можно говорить, выяснение истины вполне могло закончиться крупной ссорой. И не о спорте, разговоры о котором он считал пустым делом. И не о книгах, оттого что неизвестно было, кто теперь интересуется ими, ведь даже бывший любитель Блока и сам ярый сочинитель Ким, и тот минуту назад при одном только упоминании о литературе сделал пренебрежительную гримасу. Здесь хорошо и удобно (и принято) было вспоминать только школярские проделки, но Свешников подозревал, что эти воспоминания слово в слово повторяются ежегодно.
— Чуваки! — обратился Николенька. — Пора выпить за тех, кто, как говорится, в море. То есть за тех, кому до нас не добраться: за Пашу Аронсона «Рваные ноздри» в Израиле, Лёшу Зубовича в Лос-Анджелесе и Женю Зверева тоже где-то в Штатах.
— Больше никто туда не собирается? За бугор? — поинтересовался на правах редкого гостя Дмитрий Алексеевич — и заметил укоризненный взгляд Вечеслова.
— Счастье не за горами, — изрёк Каминер, — а за бугром.
— Таких сведений нет, — дал Свешникову точный ответ Николенька. — Но ты, Шандал, прав: выпьем и за них, скрытых друзей.
За это Свешников выпил с особенным удовольствием, снова переглянувшись с Вечесловым.
— Небось, в перестройку они пожалели, что уехали, — проговорил себе под нос сосед слева. — Крен был — в их сторону.
— Как бы в другую не перекренилось: воды бы не зачерпнуть…
— Что ты, что ты, сейчас только и делать дела. Знал бы ты, какие открываются возможности. Да ведь наверняка знаешь.
— Знаю, какие закрываются.
— Помнишь, в чём разница между оптимистом и пессимистом?
— Я как раз оптимист из того анекдота: считаю, что будет, непременно будет ещё хуже, не беспокойтесь, — отчего и не заблуждаюсь насчёт бойких коммерческих начинаний. Да и не для меня это.
— Дело хозяйское, — пожал плечами Распопов, — да только надо ловить момент. Не знаю, как пойдёт дальше, а я, например, вовремя подсуетился и сейчас — в большом порядке. О твоих же делах… догадываюсь, что тебе приходится жить на старую зарплату, которую к тому же не платят по полгода. Верно? То-то. А ты, я сейчас подумал, мог бы очень пригодиться. Если хочешь и пока не поздно, я составлю протекцию.
— Спасибо. Но я не зря сказал, что это не для меня. И вообще всё не так просто.
— Э, брось. Я тоже зря не говорю, так что давай не стесняйся. Подумай, твоё право, только долго не тяни. Понадобятся деньги — звони, я сумею помочь. Если только, конечно, не вздумаешь покупать какой-нибудь линкор.
— Нет, долго я тянуть просто не смогу, — процедил сквозь зубы Свешников, вдруг обнаружив, что страшно напряжён, словно закоченел в неудобной позе.
