«Мы могли бы и встретиться там и тогда», — пришло в голову Дмитрию Алексеевичу.
— Кстати, о национальном вопросе, — поднял палец Литвинов.
— В тех жизнях его не существовало.
— Ещё как существовал! — возразил Захар Ильич. — Иначе мы бы тут не оказались. Кстати, я всё порываюсь пояснить: прошлой жизнью мы зовём то, что было до отъезда.
— Двух жизней не даётся никому, — заявил Литвинов.
— Какая новость! Просто одна из них не была жизнью, — пожала плечами Мария.
— Двум жизням не бывать, а одной не миновать, — заметил Бецалин.
— Я хотел сказать иначе, — поморщился Михаил Борисович, — но вы, Альберт, всё шутите, вразнобой и невпопад: то разглагольствуете о старых воплощениях…
— Нет, это — Дмитрий.
— …то сокрушаетесь, что не миновать — единственного. Честно говоря, первая ваша позиция увлекательнее, недаром это — модная тема. Увы, к большому, быть может, сожалению, она сейчас для нас с вами не имеет значения. Вот вы, Дмитрий, подтвердите, вы серьёзный человек.
— Что это вас так вдруг задело, что вы бросаетесь искать истину прямо сейчас, на улице? Дело всего лишь в том, что каждый хотел бы досконально знать своё прошлое, в том числе и далёкое, среди баобабов, а значит — быть уверенным, что у него есть и будущее.
— Подходящее место для подобных речей, — поведя рукой, заметил Бецалин. — Но…
— Вы же не нашли пивную, — напомнил Литвинов.
А Дмитрий Алексеевич продолжил вместо Бецалина:
— …но ведь существует же внутри нас нечто, кроме, скажем, мяса и каркаса, позволяющее каждому ощущать себя в мире.
Место и в самом деле было неподходящим — настолько, что он застеснялся последних слов, будто фальшивых, и замолчал, хотя не прочь был подробно сказать о своём — технического специалиста — понимании души: его давно занимало, что и сам факт, и качество нашего существования нельзя измерить в физических величинах, чтобы объяснить ощущение собственного «я», незнамо откуда взявшееся и должное каким-то манером исчезнуть всего лишь при остановке насоса, качающего кровь. Но исчезнуть ли — в это не хотелось верить: в конце концов, никто не привёл доказательств.
— Вы всё сводите к бессмертию души, — недовольно проговорил Литвинов.
— Господа, о метафизике — только под водочку, — взмолился Бецалин.
— А мы — о физике, Альберт, о физике, — улыбнулся Дмитрий Алексеевич. — Ну хотите — о ноосфере? Тоже ведь к делу относится. Или о том, что недавно открыли душу?
— Кто и кому?
— Обнаружили существование души.
— Тому уже шесть тысяч лет, — тихо напомнила Мария.
— Нет, нельзя пускать женщин в науку, — убеждённо сказал Бецалин. — Но — Дмитрий?
— Конечно, скорее всего, это утка, — предупредил Свешников. — Я просто услышал по радио. Только вдуматься: физики открыли душу! Не знаешь, ликовать или смеяться.
— И что, её поймали на выходе из тела? Вскрыли тело — и открыли это самое?
— Нет, гораздо скучнее: нашли, что молекулу ДНК нельзя уничтожить бесследно: она оставляет после себя поле. Такой вот скромный результат опыта, да и рассказано было мимоходом, но я насторожился: осмелятся сказать или нет? Так и понятней было б, напрямую: тело исчезает, а душа остаётся. И ведь было произнесено! Вскользь, стесняясь, но слово «душа» произнесли.
— Серьёзные, однако, материи…
— Уж вам-то, Альберт, следовало бы принять новость без удивления.
— До такой лирики я не опускался.
— Не поднимались, скорее, — поправил Литвинов.
— Полно вам брюзжать.
— Вернёмся к началу, — предложила Мария.
— К прошлой жизни? — обрадовался Бецалин. — Или к Еве?
— К тому, чем в прошлой жизни занимался Захар Ильич.
— А в этой?
— Не занимаюсь, — развёл руками учитель. — Преподавать некому и не на чем.
— Отговорки, — живо возразила Мария с таким видом, словно говорила это уже не в первый раз. — Надо же хотя бы попробовать. Мне кажется, тут нет настоящих препятствий. Было бы желание, а кого учить, всегда найдётся. И с инструментом разберёмся.
— Игра того не стоит.
— Именно стоит: лишние денежки никогда не помешают. Надо же кормить ещё и Фреда. В одиночку, — добавила она для новичков, — на социал прожить трудновато. Лампочка на кухне или телевизор горят одинаково что для одного, что для большой семьи, а в расчёте на Душу…
— Тему души мы временно закрыли, — напомнил Бецалин.
— Оставьте, я же о том, что разница велика. Одиночки все ищут, где подработать, а чёрной работы здесь нет, я сама искала.
— Как-то не вяжется с вами амплуа чернорабочей.
— Так здесь называют работу вовсе не чёрную, по-русски, а левую, — улыбнулась Мария, — ту, которую делают тайком от властей.
— Значит, стоит жить вдвоём? Придётся вызвать жену. Экономически выгодно, а?
— А ты — одна?.. — вполголоса проговорил Дмитрий Алексеевич, и Мария посмотрела на него с укоризной.
Глава восьмая
Читателю русской классики поздняя осень должна бы видеться светлою порой — первая пороша, запах яблок, шапки на деревьях, игра в снежки, — между тем как для нынешних москвичей это время оказывается самым мрачным в году: город заметно темнеет, оттого что снег, едва выпав, превращается во дворах в грязную кашу, а на мостовых и подавно — в чёрную едкую жижу, от которой на переходах плачут босые собаки. Небо в эти дни висит низко, воздух насыщен холодной влагой, а день длится всего ничего, и многие хотели бы переждать мерзкое межсезонье где-нибудь на даче, а то и в тёплых краях, — да только мало кто имел такую возможность. Свешников поэтому порадовался за себя, когда в середине ноября вдруг открылась необходимость лететь в командировку буквально на край света, далеко на восток. В другое время он отправил бы вместо себя заместителя, но в этом году, оттого что не терпелось выбраться хотя бы в какую-нибудь зиму, поспешно уложил чемодан — слишком поспешно, потому что назначенные сроки тотчас начали судорожно смещаться и даже всё предприятие оказалось под угрозой; когда же и в самом деле пришлось улетать, белая зима пришла и в Москву, и причина, только что гнавшая из дому, показалась смешною. Однако что-либо менять было не то чтобы поздно или некогда, а просто лень, коли он уже настроился и не только вещички, но и мысли собрал и уложил для путешествия; так что в одно прекрасное (имея в виду погоду) утро ему пришлось ступить на дальневосточную землю.
Путевые его впечатления останутся при нём — кроме связанных с обратной дорогой, которую он задумал одолеть в два приёма, пересаживаясь с самолёта на самолёт, с местного — на лайнер. Эта пересадка оказалась совершенно замечательной и потому, что растянулась на несколько дней по причине, какую не придумаешь, но какою не удивишь советского человека, приученного к самым диким чудесам, и потому, что её увенчало весьма приятное знакомство. Известно, что задержки в пути редко обходятся без обзаведения приятелями или без флирта, вот и Дмитрий Алексеевич не избежал нового общества.
