Мария выглянула сразу — и была одета не по-домашнему.
— Собираешься уходить или пришла? — резче, нежели хотелось, спросил Свешников.
— Ты поднимешься?
— Если ты уходишь, то нет.
— А кофе?
Раз Мария собралась уходить, то теперь и угощение собрала на скорую руку: они быстренько выпили по чашке, и Свешников, возомнивший было, что зван для объятий, поскучнел. «Кофий нынче пила, и без всякого удовольствия», — припомнилось ему.
— Вижу, ты не хромаешь, — заметила Мария уже на улице.
— На мне и всегда-то всё заживало как на собаке. А тут — простой ушиб… Так что — веди, идём, куда прикажешь… Ты ведь собралась куда-то?
— Проведать тебя.
— Милости просим…
— Чайную церемонию мы как будто уже провели, правда?
— Увы, так. Увы — потому что обряды полезны даже и для всякого дела.
Сегодня Дмитрий Алексеевич в который раз собирался завести разговор о своём — его и Марии — дальнейшем устройстве; для этого и сгодился бы чайный или кофейный стол, за которым неуместны поспешные слова: медлить в постном диалоге удобно не всегда, зато в застолье всем полагается ждать, покуда вы не размешаете ложечкой несуществующий сахар. Он очень ценил позволение таких будто бы нечаянных пауз, оттого что и в прошлой его жизни, на службе, иной раз не хватало какой-нибудь заминки, чтоб и самому перевести дух в споре, и сбить с ритма оппонента, да только не в советских правилах было сдабривать деловые совещания хотя бы каким-нибудь угощением, хотя бы копеечною водичкой, и он иногда жалел, что не курит: возня с трубкой, её вдруг понадобившееся раскуривание представлялись добрым средством для оправдания задержки нужного слова.
Пока же, отвергнув застолье, они побрели прочь от жилища Марии, незнамо куда, и Свешников, ненужно посмотрев на часы, посетовал про себя: «Что за жизнь мы ведём! Я бездельничаю, время проходит, а мы всё гуляем, как малыши на бульваре. Не хватало ещё взяться за руки…» Тотчас его фантазии, успевшей нарисовать вереницу детей, парами, сцепившись ладошками, бредущих за воспитательницей «из бывших», старушкой со знанием французского, была явлена пародийная иллюстрация: на супротивном тротуаре он углядел немолодую пару, именно так, ручка в ручку, и совершавшую утренний променад.
Впервые, месяца два-три назад, встретив подобную чету, он, кажется, умилился старичками, но сейчас почуял пошлость демонстрации — и невольно отстранился от Марии.
Она смотрела туда же, и ей он сказал другое:
— Правда, и другая крайность не лучше.
— Другая?
— Эти их «скупые дамские приветствия» — женские рукопожатия. Я повторяюсь, да? Но я так и не привык к ним: при встречах не знаешь куда деться, но пока я лихорадочно соображаю, нужно ли просто расшаркаться или осторожно, за пальчики взявши, припасть губами, пока на миг возомню себя галантным кавалером, как мне уже с силой трясут ладонь. Прямо комиссарши времён Гражданской…
— Хорошо, что тебе, при твоей памяти, есть с чем сравнить.
— Это, наверно, и в самом деле комсомольские штучки, память о ГДР.
Свешников замолчал, чтобы услышать от неё, что и мы все были комсомольцами.
— Нас в школе — разве приучали к чему-то другому? — сказала Мария. — И ведь прошло.
— Прошло оттуда — сюда, — подхватил он. — Но вот тебе закон природы: заметь, что здешние бывшие партийцы похлеще наших, классических, — и принципиальнее, и зашореннее. Тот самый случай, когда подданные оказываются монархичнее самого короля.
— Интересно, из нас двоих кто — подданный?
— Тот, кто не король. Но, независимо от ответа — когда же мы поменяем королевство? Твердим: «На запад, на запад», — а срок вышел, и надо что-то решить — сегодня, сейчас.
Дело давно казалось ясным, и они, выжидая, когда Свешников кончит курсы, вечерами мечтали над картой Германии — удовольствие, какого хватало на двоих.
— Не всё так просто, — сказала Мария не то, чего он ждал.
— Вернее, всё просто не так, — машинально отозвался он обычной своей поговоркой, но спохватился: — Что-то случилось?
— Сейчас — нет. Давно нужно было тебе рассказать…
Потом Свешникову и самому показалось непонятным собственное неведение: Мария ухитрилась умолчать о случае, известном всему общежитию. Ей не хотелось расхолаживать Свешникова, а он, ничего не заподозрив, постеснялся спросить, отчего она, так часто заговаривавшая о переезде, до встречи с Дмитрием Алексеевичем не сделала в этом направлении шагов («Не ждала же меня, Пенелопа?»).
Она поправила: сделала, увы.
В тот раз она уже чуть ли не уложила вещи. Конечный пункт был ей до поры неизвестен, она задалась лишь направлением, в остальном полагаясь на случай. Посоветоваться было не с кем, никто не говорил с возможными соперниками о своих связях, и опасная тема, ещё недавно столь частая в беспредметной вечерней болтовне, теперь исчезла начисто. Это значило, что посредники уже появились в городе, были тут как тут, но инкогнито: их ещё предстояло распознать.
Иногда, правда, Мария слышала утешительное: «Едва устроюсь на новом месте, сразу напишу тебе, научу, как действовать», — но в эти обещания не верилось — и в самом деле, теперь прошли уже месяцы, и никто так и не написал. И всё ж одна из знакомых, перебиравшаяся в Бремен, поделилась своим запасным вариантом, как бы невзначай шепнув на ушко о неких мальчиках из Трира и Аахена. Первый город Мария отвергла как родину Маркса («там наверняка городская управа сплошь набита его последователями — хуже, чем здесь»), зато второе предложение показалось аппетитным: этот довольно большой город наверняка принадлежал в её глазах тому миру, о котором она мечтала, уезжая из дома, и до которого ещё не добралась, и недаром был знаменит собором (Мария до сих пор не видела ни одной кирхи) и близостью сразу к двум иным странам. Чем было замечательно последнее, она не могла бы сказать, но звучало это по меньшей мере заманчиво. Ничего путного она не сказала бы и о рекомендованном ей «мальчике из Аахена», который при знакомстве оказался одышливым мужчиной лет за пятьдесят (а значит, решила она, опытным, знающим ходы); деловой разговор с ним поначалу дал осечку на интересном месте, когда Мария услышала, что должна заплатить сию минуту не аванс, а всю оговорённую сумму. Уж это-то правило она усвоила — платить лишь за сделанное, ни в коем случае не вперёд, — но переговоры грозили на этом оборваться, и, поторговавшись, стороны сошлись на тысяче марок аванса. История на этом и кончилась, потому что «мальчика из Аахена» Мария больше не видела — как, естественно, и своих денег.
— Обидно, что меня так элементарно кинули.
— И теперь ты застрянешь в этой дыре, — ужаснулся Дмитрий Алексеевич, понимая, что и сам должен остаться с нею.
Такое уже было с ними однажды — в далёком аэропорту, где безнадёжное течение времени отнимало у людей последнюю доброту и каждый был один — за себя, а все вместе — против одного. Свешников тогда тоже пробивался в одиночку, готовый ради своей небольшой удачи отодвинуть любого соперника, но неожиданно, едва познакомившись с пока ничем его не тронувшей попутчицей, решил, что не может бросить её на произвол судьбы — и тем удвоил свои трудности. Дело разрешилось в его пользу только случайно.
