Сегодня фигуры расположились будто бы в обратном порядке: игроку приходилось оставаться на своей клетке для того, чтобы его дама сумела сделать ещё несколько неверных ходов.
Ранним утром у выезда со двора остановилась — и задержалась надолго — невозможная пара: Мария в спортивном костюме и кроссовках и Раиса — в очень лёгком, плохо на ней висящем, волнующемся на ветерке цветастом платье. Вышедший из подъезда Свешников, которому раньше и в голову не приходило, что эти две женщины могут найти, о чём (а уж тем более — ни о чём) болтать между собой, лишь скользнул по ним взглядом, поначалу не признав издали, а наконец разглядев и полюбовавшись каждой, подумал, что лучше бы повстречать их поодиночке. Он едва не повернул к другим воротам, но было уже поздно: его заметили. Он поклонился обеим сразу, глядя посерёдке, и замешкался, подозревая, что помешал. Прерванная беседа больше не возобновилась, а он не знал, с чего начать новую: попросту ленился что-либо изобретать. Впрочем, теперь у всех была одна тема:
— Последние деньки…
— Некоторые слишком спешат. Наш, — Мария обернулась к Свешникову, — наш Литвинов прямо-таки рванул получать квартиру.
— Ис тех пор пропал из виду.
— Михаил занят, у него теперь репетиции, — объяснила Раиса. — Он ещё до конца экзаменов записался в хор при общине.
— Достойное занятие, — насмешливо оценил Дмитрий Алексеевич. — То замышлял переучивать немецких профессоров, то о диссертации сожалел, то задумал сочинить эпопею…
— Какое ни есть, а занятие. Ты иронизируешь, а он меломан, и вот, получает удовольствие… И между прочим, хор в октябре едет на фестиваль в Италию.
В Италию! Это было одно из волшебных слов. Произнеся в сотый раз «Париж», следующими он бы назвал Рим, Венецию…
— Жаль, что у меня нет голоса, — искренне посетовал он.
— Поедешь молча.
— Но куда?
— Но куда? — воскликнула Раиса, думая о своём. — Не прогадать бы.
— Погодите, друзья, ещё будут сниться наши хаймы, — пообещала Мария.
— Как раз сегодня, — грустно проговорила Раиса, — я как-то странно спала: без потери сознания.
— Все волнуются перед переменой мест…
— Да может, и не будет перемены?
— Ты что же, не берёшь квартиру? — насторожился Дмитрий Алексеевич — и замер, не желая услышать в ответ, что, мол, мы тут минуту назад, говоря как раз об этом, решили сообща попытать счастья в других местах.
— Если только не уеду назад…
— Что-нибудь случилось? — вместо Свешникова воскликнула Мария.
— Кто знает, как повернётся дело, — уклонилась Раиса, а Свешникову к слову вспомнилась старая джазовая песенка: «Que sera, sera, — пела Дорис Дэй, — Whatever will be, will be»
[2]; он разумно не стал её воспроизводить.
— У тебя сомнения в чём-то? — поинтересовался он.
— Мне надо с тобой поговорить — именно об этом.
— Говори.
— Ты не понял…
— Какие у нас секреты? — с нажимом сказал Свешников, скорее — для Марии, но та, будто бы обрадовавшись возможности продолжить утреннюю пробежку («Что-то новенькое у неё», — отметил он), уже шагнула к улице. Дмитрий Алексеевич протянул было руку — задержать, — но тут же застеснялся своего жеста.
— И что же? — раздражённый изгнанием Марии, поторопил он.
— Продолжим прямо здесь, посреди двора?
— Зайдём ко мне. Альберт уехал на велосипеде за провизией — недалеко, в «Плюс».
Раиса успокоила, заверив, что успеет рассказать.
Её рассказ потом и в самом деле уложился в голове Дмитрия Алексеевича в одно предложение — хотя она сама использовала таких с десяток; в первом Раиса заявила, что с сыном случилась беда, — и, ещё не узнав, в чём дело, Свешников понял, что беда случилась с ним самим. Он так и думал, что ему не удастся расстаться с женой без осложнений: не зря же она вывезла его из России, не из альтруизма же.
Несчастье с Аликом оказалось довольно пошлым: он проигрался в карты. Свешников давно ждал чего-то в этом роде — говорил, что воля не пойдёт тому на пользу, однако не подозревал склонности юноши к игре. Теперь же многое из того дурного, что могло произойти, уже произошло, и выпутываться из дела, то есть погашать неведомо ещё какой долг, предстояло, конечно, старшим: ему с Раисой, а скорее всего — ему одному. Увы, на это могли уйти все отложенные на переезд деньги.
Раиса рассмеялась: речь шла о гораздо большей сумме. Но таких денег отроду не бывало у Дмитрия Алексеевича.
— Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался, — вспомнил он поговорку. — Не думал, что нынче возможны такие коллизии: играют, я слышал, не по сотне, а больше по копеечке. Не девятнадцатый, кажется, век, чтобы проматывать состояния.
— Ну а ты не считай деньги в чужом кармане.
— Не в чужом, дорогая, а в своём собственном, и нам-то с тобой известно, что там мало что найдётся. Известно было и Алику, так что мог бы и сдержаться: нет денег — не играй. Но уж коли продулся — будь мужчиной, не беги к мамочке, а попробуй выкрутиться сам.
— Так всегда все и выкручивались?
«Стрелялись», — подумал Свешников, но ответил:
— Тогда были иные понятия о чести, а точнее — тогда ещё существовало такое понятие: честь.
— Что ты хочешь этим сказать? Его убьют.
— Серьёзное заявление, — насторожился он. — Ты что, говорила с Аликом?
— Тут много не наговоришь: карточка кончается моментально, не успеваешь рот раскрыть. Так что я и сама не знаю как и почему… Никаких подробностей.
— Боюсь, они тут не имеют значения.
— Настолько, думаешь, всё плохо?
— Настолько всё ясно.
— Тот, кому всё ясно, должен бы знать, что делать, — огрызнулась Раиса.
Но он знал лишь одно — кто виноват в катастрофе, и в ответ поинтересовался без надежды, не пробовал ли Алик всё же достать деньги сам.
— У кого ж они теперь водятся? — пожала плечами Раиса.
— А вот это Алику там, в столице, виднее. Во-первых, наверняка — у его приятелей-брокеров. Он же, ты говорила, подвизался на бирже. Связи должны б остаться…
Другого он пока не мог придумать. Занять денег, чтобы потом мучиться и с этим долгом, было, на первый взгляд, единственным выходом, если оставалась надежда, что заимодавцы не поставят бесчеловечных условий; потом нужно было б перезанимать и перезанимать, постепенно уменьшая сумму, — у Алика всё ж имелся постоянный доход: он теперь работал, да и квартиру на Профсоюзной удалось сдать задорого, так что рассчитаться полностью он бы сумел за год-другой.
