Прикинув возможные версии, Свешников сочинил сам себе участь полегче: по новому сценарию его могли казнить сразу, просто в назидание другим. Наверняка избежать лишних мучений он мог, казалось, единственным способом — покончив с собой раньше, чем за него взялись бы умельцы, и коль скоро ему не удалось отогнать робкой поначалу мысли о самодеятельности, то тогда и вспомнился с новой горечью бедный Захар Ильич. Чем дольше он думал, тем больше убеждался, что тот не проиграл ровным счётом ничего, так что и ему самому, Дмитрию Свешникову, на всякий случай стоит приготовиться к достойному уходу.
Нечто подобное приходило ему в голову и раньше, но лишь теперь простенькая система из трёх теорем приобрела приличный вид:
— убитый не может ничего проиграть;
— убитый не знает об убийстве себя;
— для близких убитый мёртв непоправимо.
Он кисло улыбнулся: нелепо, что человек, попав в переплёт, вместо поисков выхода придумывает фальшивые формулы, а потом ещё и хочет разобраться в них с помощью математики. Его старая служба во многом заключалась в составлении уравнений, но сегодня ничто ни к чему не удавалось приравнять за отсутствием того неизвестного, которое требовалось бы найти. Результат ожидался всё равно один.
Хорошо, что эти измышления, думал он, поведать будет некому. Но и (разные вещи, но они легко складывались вместе) найдётся ли кому его оплакать? А позже — прийти на могилу? Он боялся, что Мария забудет его слишком скоро.
«Некому будет прийти — куда?» — назойливо вопрошал себя Свешников. Никогда ещё не видев немецких кладбищ (странно, что Мария отговорила его быть на прощании с Захаром Ильичом), он мог бы вообразить их лишь похожими на русские; но сейчас уже не воображение, а память грубо наградила его картиной одного из московских мест погребенья — не того тихого, где совсем недавно он прощался со старым коллегой и где трудно было пробираться под сенью дерев между составленными вплотную одна к другой чугунными оградками, а — новейшего, которое пришлось посетить за пару лет до отъезда.
Он содрогнулся, вспомнив.
Это, последнее, выглядело так, как невозможно было бы — никогда. Рабочие здесь не рыли могил, а на голом глинистом поле, тарахтя и напустив дизельного газу, проделывал длиннющую канаву экскаватор; чтобы устроить место для гроба, достаточно было только сгрести сверху, с бруствера, немного землицы, обозначив перемычку в общем рве. Печальные процессии брели за непотребным механизмом, пока не застывали каждая над своей ячейкой; у ближайшей — пел над гробом батюшка, за ним дожидалась очереди группа с оркестром, готовым сию минуту затрубить Шопена; следующими стояли знакомые Свешникова — без священника и музыкантов.
Тогда, в ужасе от этого конвейера, Дмитрий Алексеевич остро захотел бессмертия.
* * *
Уже несколько дней Дмитрий Алексеевич гостил в Москве, а Мария не вспоминалась ему, словно принадлежала только германской его жизни, и когда всё-таки случилось, вовсе без повода, произнести про себя её имя, то в первый миг почудилось, будто он позвал незнакомого человека. Лишь спустя необъяснимую секунду его будто обожгло изнутри: он ужаснулся самому себе, посмевшему отвлечься на суетное, отставив в сторону то единственное, что теперь, быть может, составляло смысл всей оставшейся жизни. Это был настоящий удар, и Дмитрий Алексеевич едва не бросился из дома наружу, как был, чтобы немедленно помчаться на вокзал или в аэропорт — только бы поскорее увидеть её и просить прощенья.
Между тем обратный билет давно лежал в кармане, и дата была известна, и дня отъезда ещё нужно было дождаться.
Чуть позже, успокоившись, он попытался разобраться в себе — и понял совсем не всё, оттого что можно было подумать, будто останься он в Москве навсегда, то и не испытал бы сожаления о давно оборванном романе, а лишь когда-нибудь, после случайного известия, светло позавидовал знакомой женщине, живущей по-своему в благополучной стране. Однажды ему уже пришлось разойтись с нею на годы — и что ж, это не вызвало других катастроф, и сам он не затосковал пуще, не слёг, не запил, словно кто-то его выручил, вовремя обнадёжив, или он сам словчил, подсмотрев на последней странице счастливый конец. Теперь, оглядываясь, Свешников воображал, что его и её существования даже в то потерянное время шли рядом, наравне, будто бы не нуждаясь в слияниях, хотя из-за этого одно из них могло протянуться в бесконечность, а другое — иссякнуть, ничего не изменив; заинтересованные очевидцы ждали иного, такое параллельное движение в действительности могло бы многократно отразиться на отношениях с близким людом, однако странным образом — не отразилось.
Ненастоящая его жена, Раиса, давно вела себя так, словно ей застила занавеска; однако Мария казалась ей не соперницей, а лишь — возможной помехою. До сих пор всё шло по плану Раисы; впрочем, это «всё» пока сводилось к случаю с карточным долгом: замечать другое Свешникову не хотелось. Но так же мало он знал и о Марии. Долгое время она что-то утаивала от него, а он, даже подозревая несчастье, стеснялся спрашивать; ждать откровений от неё самой не приходилось. Пару раз, когда слишком уж пришлось к слову, он всё же пытался расспросить понапористее, но Марии удалось отвечать то резко, то рассеянно и невпопад, так что он даже усомнился: а была ли девочка?
Девочка — была.
Он содрогнулся: теперь, когда так легко оказалось не думать о самой Марии, впору было спросить себя: а была ли женщина, не выдумал ли он её в какой-нибудь особенно одинокий день?
Вряд ли, думал Дмитрий Алексеевич, у него даже при большом желании получилось бы сочинить всю историю с первого слова; проще было, припомнив любую пережитую сценку, продолжить её в воображении так, чтобы растравить душу. Видимо, женщина всё-таки — была, и теперь следовало только догадаться, когда ж её заменил выдуманный образ: вдень знакомства, в аэровокзале, перед тем как разлететься каждому своим путём? возле его дома, после чудесного приземления во Внукове? или всё-таки в Германии, когда их угораздило неправдоподобно сойтись в одной точке случайной для обоих страны? Многое он мог бы уверенно счесть выдумкой, оттого что не с чего было и самолёту садиться на не объявленный заранее аэродром, и Марии по дороге к заждавшейся дочери забираться в постель незнакомого мужчины, да и самой судьбе — устраивать рассыпавшейся паре заграничные путешествия. В этом случае из действительности выпадали не только новые свидания с Марией, но и она сама; нечаянное знакомство с нею в фойе кинотеатра, где пришлось скучать в ожидании сеанса, становилось плодом уставшего воображения.
Женщина, разглядывая афиши и фотографии на стенах, приближалась к нему, устроившемуся в уголке и от нечего делать уже приготовившему слова, способные её задержать. Он и задержал, и наказал себя лишними заботами.
Случайная посадка на ближнем аэродроме теперь виделась Дмитрию Алексеевичу трюком, уместно вставленным им в сценарий; произойди она в действительности, зазвать к себе малознакомую попутчицу было бы непросто. Он и не надеялся: скорая сдача порядочной женщины была неправдоподобна — да мало ли что может прийти на ум заинтересованному сочинителю…
